— Что писать? — спрашивает он нас. — Священнослужитель?
— А еще что-нибудь вы умеете делать, отец? — после паузы осведомляется самый осмотрительный из нас. — Ну… или увлечение какое?
Мы молоды, веселы, он кажется нам одновременно и глубоким стариком и почти ребенком, настолько ничего не знает о нашей жизни.
Ему около пятидесяти.
В комнате наступает озабоченная тишина.
— Что еще? Пчелками всю жизнь занимался, — говорит отец Тростянский.
— Вот и пишите, — бурно радуемся мы, — профессия: пчеловод!
Отец Тростянский задумывается, медлит, вздыхает. И, заглядывая ему через плечо, мы видим, как своей крюкастой рукой рабочего человека он выводит: «Профессия — священнослужитель-пчеловод».
Времена уже менялись. На Родине отца Тростянского встретили представители Московской патриархии, вскоре он получил приход на Урале.
И еще одна встреча тех лет. В Мукдене в поезд, шедший в Москву, села пара: седовласый пожилой русский человек и его жена, увядшая нарядная дама. Мы познакомились. Возвращаются в Россию из Северного Китая. В те времена поезда ходили медленно, от Мукдена до Москвы не менее недели. Наш поезд еще идет по территории Китая. Тихий спор у окна, на что потратить последние юани. Полотенца, нет чай. Чай, шепчет муж, нет, полотенца. А поезд отстукивает что-то свое на стыках рельс: проезжаем мосты. Седовласый человек заходит в купе:
— Знаете, а этот мост строил я.
Проходит некоторое время, он все стоит у окна, задумчиво смотрит на поля, реки и, когда поезд гулко стучит, проходя по виадуку над рекой, говорит снова:
— И этот мост строил я.
Старый российский инженер, путеец, как он называет себя, через бездны времени, через все революции и войны возвращается на Родину, где не был практически всю жизнь. Мосты все мелькают и мелькают, а я думаю, как много сделал на земле этот человек.
Всю эту неделю мы вместе пьем чай, и я, молодой, гордый собой — наконец-то на самостоятельной корреспондентской работе! — все больше задумываюсь над тем, как нелегко и непросто сложилась судьба моего собеседника и ему подобных людей с советскими паспортами, живших в Северо-Восточном Китае, а теперь двинувшихся на Родину. Каково-то им придется дома?
До XX съезда оставалось еще два года.
Потом я не раз вспоминал этого белоголового, крупного по всем своим параметрам человека. Особенно тогда, когда в зарубежных поездках приходилось встречаться — в разговорах с иностранцами, на страницах газет — с именами знаменитых деятелей русской науки, техники, культуры, живших в эмиграции. Они сделали многое для общего блага человечества, но, к сожалению, трудились не у себя в стране.
Снова Лондон. Композитор и музыкант Дмитрий Темкин, представлявшийся на приемах в советском посольстве, где он бывал желанным гостем как «бывший работник ЧК, а ныне магнат Голливуда и обладатель нескольких Оскаров», знакомит меня после премьеры советского фильма «Чайковский» (аранжировка Темкина) с баронессой Бенкендорф-Будберг. Темкин, массивный, лысый, быстро рассказывает несколько эпизодов из жизни баронессы. Революционный Петроград, Москва, буржуазная Эстония, где жили ее малолетние дети, снова Москва, потом Италия, баронесса — многолетний секретарь и подруга Горького, потом Лондон, до конца его дней — невенчанная жена Герберта Уэллса. По приглашению семьи Пешковых в 60-е годы приезжала в Москву, встречалась с писателями. Ах, да, верно, о встречах с ней рассказывал нам покойный поэт Борис Слуцкий. После знакомства мы иногда видимся, хотя она не очень-то любит в свои последние годы встречаться с людьми. Ничего не рассказывает, непроницаемо любезна.
Непроницаемая, железная женщина. Именно железная, так и назвала свою книгу о ней хорошо ее знавшая Нина Берберова, жена поэта Владислава Ходасевича, известная писательница в среде русской довоенной эмиграции в Париже, автор мемуаров, профессор в отставке Принстонского университета.
Но ни «голливудского магната» Дмитрия Темкина, ни баронессы Будберг давно нет в живых, ни о чем не спросишь…
Сколько тайн, сколько неразвязанных узлов современной истории унесла с собой баронесса Будберг — может быть, очень важных для нас, таких, что по-новому осветили бы некоторые факты бурной эпохи первых лет революции. Многие страницы своей жизни она, вероятно, просто вырвала из памяти, многие бумаги (если они были) уничтожила сознательно, еще в молодые годы. Теперь остается только гадать.