Это не домысел, не легенда — именно в споре, веря, как всегда, что его терпение и труд все перетрут, Угрюмов позвал в группу юную спортсменку, которая считалась совершенно бесперспективной. Через восемь месяцев Ирина Карачева проигрывала в Белоруссии только Угрюмову.
Да, он подлинно исполнен веры в себя, в свой ум и в свои руки, истый русский мастеровой, не признающий деления людей спорта на тех, которым природа выдала щедрую жменю, и тех, кому протянула пустую ладонь. Спорь с ним, не спорь, он уверен, что гены — дело второе, пятое, десятое…
Противореча себе, он может бурно восхищаться дочерью Елены Петушковой Владой: посадил ее на смирного, туповатого Акбулака, ножки ниже седла не свисают, сказал: "Вышли лошадь". Девочка что-то такое непонятное, даже вроде нелепое сделала, и конь как птичка порхнул — вот это был посыл! Талант, конечно, наследственный.
Хотя все так, но Угрюмов настаивает на своем: что такое — не рожден человек, например, прыгать? Если он с детства сегодня одну ступеньку возьмет, завтра — другую, повыше, потом еще выше, то как еще запрыгает! Это и есть настоящая жизнь — расти над собой со ступеньки на ступеньку.
Среди, множества его идей иные с небольшим, так сказать, загибом. Он считает, например, что спортсмен-конник в большинстве случаев интеллектуально выше неспортсмена, если подразумевать под интеллектом способность размышлять над окружающей действительностью, оценивать ее и перерабатывать получаемую информацию. "Мышцы ведь связаны с мозгом, так? И их развитие способствует развитию мозга — не может не способствовать. А интеллект помогает понимать лошадь. А что такое "понимать лошадь"? Чувствовать ее чувства и желания и корректировать их так, как это тебе необходимо".
Он учит так: чуть у лошади элемент стал хорошо получаться, настолько хорошо, что, вызубренный, он может обернуться уже небрежностью, халтурой, надо сразу прекращать над ним работу. Тогда во время соревнований лошадь будет стараться изо всех сил, ожидая, что за самым лучшим исполнением последует награда — отдых.
"Надо, — он говорит, — не заставлять в соревнованиях лошадь сделать то или другое, а морально подводить, готовить ее к элементу. И если она готова, тогда ты шенкель только приложил, а она уже с удовольствием тебе отвечает и на морде у нее желание, а не обреченность. У тренированной лошади меньше времени проходит от требования всадника до ее ответа. Конника хвалят так: "Он чувствует лошадь". Значит, чувствует время протекания реакции".
Он вспоминает: "В армии я немного занимался современным пятиборьем. Бежишь, бывало, кросс — последний километр, в груди как кол торчит, ноги подгибаются. Бежишь и думаешь: "Будь подо мной лошадь, я бы ее уже начал пороть". Я и не бью их потому, что всегда эту мысль свою помню. Я когда с ними работаю, жду, что они сами то или другое захотят сделать. Ставлю в определенные условия и жду".
"…Мне нравится процесс общения с лошадью. Процесс совершенствования. Видишь, как она — растет, растет, растет: жеребенок, жеребчик и вот уже конь, такой красавец…"
"…А вообще не столько ты ее воспитываешь, сколько себя".
В 1976 году, заняв на Олимпиаде в Монреале шестое место, Угрюмов сразу после этого отдал своего Сайда, идеально выезженного рыжего арабо-тракена тигриной грации, Ирине Карачевой — ученице. Поступок казался неожиданным, нелогичным, как ни объяснял Виктор Петрович, что, во-первых, он всей душой полюбил Белоруссию с ее добрыми, бесхитростными, трудолюбивыми людьми и изо всех сил возжелал сделать ей когда-нибудь подарок — добиться, чтобы сборная республики стала сборной страны, а во-вторых, заявлял Угрюмов в свойственном ему стиле, когда он на Сайде, у него в стране нет конкурентов, а ему так жить неинтересно.
В 1978 году Угрюмов совершил другой нелогичный поступок — взялся помогать Петушковой.
Ну тут, по-моему, в изрядной мере сказалось личное отношение Виктора Петровича к Лене. И ее ученость, и спортивное мастерство побуждают Угрюмова считать ее образцом, высоким примером для подражания, более же всего иного — трудолюбие.