Думаю, здесь не место вдаваться более глубоко в подробности столь важной темы. В отличие от судей объективность публики, как правило, восхищает. Особенно памятен в этом смысле Аахен, где на трибунах "конного стадиона" присутствуют 80 тысяч человек.
Огромную роль играет реклама. Весь город украшен афишами, эмблемами, ни одна магазинная витрина не обходится без "кавалерийских аксессуаров", будь то седла, уздечки, подковы…
Хозяин ресторанчика, где обедали участники, поставил перед дверью чучело лошади, запряженной и коляску, и для полноты впечатления разбросал у ее ног сено и навоз, за которым не поленился съездить на конюшню. А в самом центре города большая витрина демонстрирует призы, учрежденные фирмами для спортсменов, занявших первые восемь, десять, а то и двенадцать мест. Чего тут только нет — зонтики, телефонные аппараты, шины, парфюмерные наборы, холодильники…
Как правило, конные соревнования в Европе обставляются чрезвычайно торжественно. Например, в 1973 году в Копенгагене чемпионат проходил на плацу перед парламентом — здесь с давних времен тренировали королевских лошадей. И когда к открытию прибыла королева Маргрете с мужем, принцем Хенриком, и «роллс-ройс» с короной на номерном знаке остановился, на позеленевшей от патины кровле дворца появились герольды в средневековых костюмах и затрубили в трубы, возвещая о начале чемпионата.
Там, в Копенгагене, я нарушила придворный этикет.
Обычно по случаю закрытия дается прием, и на пригласительных билетах пишут, как надо быть одетым. Двенадцать сильнейших всадников были приглашены в спортивной форме — фраке, бриджах, сапогах (а я тогда заняла третье место). Меня представили королеве, я поклонилась, и вслед за тем воцарилось молчание, отчасти неловкое. Я спросила, нравится ли ее величеству конный спорт. Королева, глядя на меня с высоты своего 186-сантиметрового роста, ответила, что сама им никогда не занималась, а занималась ее сестра. А потом работники посольства сделали мне внушение: "С особами королевской фамилии нельзя заговаривать — спрашивать могут только они."
Вернусь, однако, в Аахен. Он мне особенно памятен: ведь там в 1970 году я стала чемпионкой мира. Одной из его традиции служит красивая и трогательная прощальная церемония. В последний день турнира, в час, когда садится солнце и все вокруг приобретает оттенок легкой грусти летних сумерек, команды выезжают на ровный ковер стадиона — каждая под свой национальный гимн, затем весь строй медленно удаляется, а все зрители в такт маршу расставания машут белыми платочками, которые словно светятся в сиреневом вечернем воздухе.
Люди конного спорта столь же колоритны, сколь и его обычаи.
О чемпионке Олимпиады 1972 года Лизелотте Линзенгофф в одной из наших газет писали: "Домашняя хозяйка из Франкфурта-на-Майне, мать двоих детей". В известной степени ее можно считать домашней хозяйкой, поскольку она нигде не работает. Она баронесса, миллиардерша.
Первый чемпион мира Йозеф Неккерман (мировые турниры проводятся лишь с 1966 года) — владелец крупной торговой фирмы, и его успехи, должно быть, помогали рекламе товаров. Он был членом Национального олимпийского комитета ФРГ, внес большую сумму на подготовку Олимпиады в Мюнхене, а победу свою, кстати сказать, одержал в шестидесятилетнем возрасте.
Чемпион мира 1974 года Райнер Климке — известный адвокат. "Доктор Климке" — так его вызывают на старт.
Ни с кем из них, однако, я близко не знакома. Они сдержанны, хотя приветливы, безукоризненно вежливы (Неккерман — чуть преувеличенно: за счет профессии, очевидно), но это лишь вежливость, и не более того.
… Летом 1970-го в связи с большим количеством участников (половину, кстати, составляли женщины) в Аахене было решено провести основную программу в два дня. По жребию в первый день розыгрыша Большого приза за команду ехали я на Пепле и Иван Калита на Тарифе, во второй — Иван Кизимов на Ихоре. В первый же день выступили Линзенгофф на Пиафф и Неккерман на Мариано.
По сумме баллов двух участников сборная ФРГ имела после первого дня солидный запас. Во второй же день одновременно решалось, кто попадет в переездку и, значит, сможет бороться за медали в личном зачете.
Надо сказать, что команда наша первой еще ни разу не была, хотя в личном зачете уже побеждали Филатов в Риме и Кизимов в Мехико. В 1964 года в Токио сборная СССР имела бронзовые награды, в 1908 году в Мехико — серебряные.
Здесь, в Аахене, на командную победу мы тоже не очень рассчитывали — и за второе-то место предстояло драться.
Я после первого дня в протоколе стояла второй, чем не очень обольщалась: впереди еще были старты многих признанных «крэков» (синоним слова «ас» в конном спорте).
11
Утром второго дня пошла посмотреть езду Кизимова. Он выглядел хорошо, но без обычного блеска. Наш Григорий Терентьевич Анастасьев записывал баллы в книжечку, с которой никогда не расставался, однако подсчетов делать не решался.
Два дня назад, при выступлении в Среднем призе, который тоже разыгрывался как командный, Терентьич поколдовал в своей «бухгалтерии» и вдруг в восторге закричал: "Ура, мы вторые!" И кинулся обнимать спортсменов ГДР, поздравляя их с победой. Увы, Терентьич неправильно сложил суммы баллов. Он впал тогда в полное отчаяние и больше не решался опережать события.
Оценок Кизимова я не дождалась, командных — тоже: надо было торопиться в отель. И когда в холле ко мне подбежал хозяин, стал трясти за руки, твердя: "Гратулире, гратулире, радио — цвай пункте, руссише маншафт — вельтмайстер", я подумала, что неправильно его поняла, — неужели мы чемпионы мира? В этот момент за мной приехала машина, которую я ждала.
Годом раньше в Москву приезжал профессор Бено Хесс, директор Дортмундского научно-исследовательского института имени Макса Планка, занимавшегося проблемами биохимии и молекулярной биологии. Он посещал нашу кафедру, и я была в числе сотрудников, показывавших ему столицу. Обаятельный сорокатрехлетний профессор весело смеялся, когда я, стремясь выпроводить его из такси, где он норовил расплатиться, брякнула: "Плиз, гоу аут!" ("Пожалуйста, выйдите вон!"). Видимо, профессор Хесс в своей ушанке, приобретенной на случай русских морозов выглядел вполне «по-нашему», поскольку однажды в гардеробе ресторана его отозвал в сторону один посетитель и начал что-то шепотом по-русски выспрашивать. Профессор беспомощно пожимал плечами. Оказывается, тот поспорил с приятелем: правда ли, что за одним столиком с Хессом сидит Петушкова?
Конечно, конный спорт не футбол, не хоккей, не фигурное катание, да и снимки мои настолько далеки от оригинала, что подобные случаи, к счастью, крайне редки.
Так или иначе, профессор узнал, что я спортсменка, и я сказала ему, что, возможно, буду на чемпионате в Аахене. Он не забыл об этом, и в один прекрасный момент в номере отеля «Хенхен» ("Петушок") раздался звонок из Дортмунда. Профессор приглашал меня осмотреть институт.
Мы договорились, что за мной заедут утром, отвезут в Дортмунд, до которого было 180 километров, и в тот же день — точно к трем часам — доставят обратно.
Осмотр института представлял для меня узкоспециальный интерес, я не стану вдаваться в подробности, тем более что все время волновалась, как бы не опоздать, чувствовала себя стесненной и скованной. Профессор был гостеприимен, и его радушие естественно, относилось не столько ко мне лично, сколько к советским ученым, которые так тепло встречали Хесса в Москве.