Целый день мы бродили по поселку и окрестностям. Фотографировались на горячих барханах, сидели в зарослях саксаула, высаженного здесь, чтобы остановить пески, подолгу стояли у небольших озерков, оставшихся от зимних разливов и похожих скорее на обыкновенные лужи с мутной водой и зыбкими илистыми берегами без единой травинки. Но на берегах этих луж лежали створки ракушек величиной с пепельницу, но посередине время от времени серебристо вскидывались белые амуры размером от кончиков пальцев до того места руки, на котором иные рыболовы-любители набивают себе синяки, когда хвалятся сорвавшимися едва непойманными рыбами. И все больше я утверждался в мысли, что здесь, среди первозданной тишины, в отшельническом уединении пустыни будут когда-нибудь построены и дома творчества литераторов, и пансионаты для тех, кто в суете городов потерял самого себя.
Вернувшись в гостиницу, мы увидели новых соседей. Их было семеро: большой начальник из Министерства мелиорации и водного хозяйства республики, директор одного из туркменских НИИ и еще пятеро ученых из Казахстана. Я вспомнил, что газеты накануне писали о совещании межреспубликанской секции охраны и использования водных ресурсов Срединного региона, и понял: это как бы продолжение совещания, экскурсия, цель которой — посмотреть частицу того, о чем говорилось в принятых специалистами важных решениях.
Великое дело — опыт. Вскоре я уже совсем освоился в новой компании и брал интервью, сидя на мягкой кошме, потягивая чай из пиалы.
— О чем шла речь на совещании?
— О судьбе Аральского моря.
— И что же решили?
— Арал будет сохранен. Одобрена генеральная схема использования водных ресурсов Сырдарьи и Амударьи, призванная предотвратить высыхание моря.
— А как же орошение?
— На все воды хватит.
— Хватит ли?..
Я вспомнил недавно бушевавшие споры на эту тему. Одни крупные ученые заявляли, что море необходимо сохранить во что бы то ни стало, другие, не менее крупные, уверяли, что ничего страшного не произойдет, если Арал совсем высохнет, одни свидетельствовали, что гигантский водоем увлажняет климат, другие возражали: ничего подобного. Споры ходили волнами, а море между тем все мелело. И уже бывали дни, когда основная его «кормилица» — Амударья — пересыхала в устье настолько, что ее можно было перейти, не замочив штанов. Вот почему я с недоумением слушал, как и с недоумением читал накануне газетную заметку о совещании региональной сессии, из которой следовало, что местных водных ресурсов будто бы достаточно, чтобы и поля напоить, и море сохранить. Если это так, из-за чего весь сыр-бор?..
— Можно и то и другое. С помощью сибирских рек, разумеется.
— Если к 1985 году большая вода не придет с севера, дальнейшее развитие народного хозяйства в Средней Азии будет затруднено.
Ну вот, теперь все было ясно. И я простил «маленькую хитрость» автору той заметки, промолчавшему о неизбежности просить помощи у сибирских рек. И прогнал смутное беспокойство, порожденное таким замалчиванием. Если нам, журналистам и литераторам, свойственно увлекаться, то почему от этого должны быть свободны ученые?
Мы говорили о проекте переброски части стока сибирских рек на юг с горячностью школьников. Эпитеты сыпались самые неожиданные.
— История мировой гидротехники не знает сооружений такого масштаба!
— Перестройка гидрографической сети всего Срединного региона!
— Это больше половины Европы!
— Почти три четверти территории США!..
И это действительно достойно удивления. Мощный канал, взяв начало у Тобольска, устремится по Тургайскому прогибу на юг, пересечет Сырдарью у города Джусалы, по ныне мертвым пескам древних оазисов доберется до Амударьи, перешагнет ее и ринется через просторы Каракумов в заждавшиеся влаги плодородные земли Западного Туркменистана. По самым засушливым и самым солнечным районам страны потечет по существу вторая Волга длиной в три тысячи километров, шириной до пятисот метров и глубиной до пятнадцати. Густая сеть магистральных и водораспределительных каналов покроет ныне пустынные пространства, появятся леса в казахстанских степях, наполнятся водой естественные и искусственные водоемы, вся Средняя Азия превратится в сплошной оазис. И будет Каракумский канал по сравнению с той рекой всего лишь робким притоком.
Человек наделен удивительным даром мысленно перескакивать через время и видеть свою мечту осуществленной. В этой способности, как известно, побудительная сила всякого творчества. Но в этом же и основа самомнения. Нередко мы просто не желаем замечать трудности на пути к осуществлению мечты, начинаем большую работу, не взвесив все «за» и «против» и, столкнувшись с неожиданными препятствиями, быстро остываем. Так бывает в жизни отдельных людей и в жизни целых народов. И так нередко компрометируются великие замыслы.
Но с идеей поворота сибирских рек подобного, вероятно, не случится, потому что существует Каракумский канал.
Да, именно об этой связи большого начала в преобразовании пустынных территорий с еще большим продолжением шел разговор на мягкой кошме прохладной гостиницы заброшенного в пески поселка Ничка.
— Каракумский канал можно рассматривать как лабораторию, в которой испытывается на практике все, с чем придется столкнуться гидростроителям в степях и пустынях Казахстана и Средней Азии…
Это звучало очень убедительно. В самом деле, ведь даже ошибки, с которыми здесь пришлось помаяться, обернутся благом, если их учтут на будущей большой стройке.
— …Мы разрешили все проблемы, которые вставали перед нами.
Последнее заявление меня насторожило.
— Вы хотели сказать: «разрешим проблемы»?
— Что вы имеете в виду?
— Например, неизбежный подъем грунтовых вод, засоление почв.
— Никаких проблем тут нет. Построить дренаж — и конец.
— Какой? — растерялся я.
— Открытый, закрытый, горизонтальный, вертикальный — всякий.
Когда так решительно заявлял кто-нибудь в наших безответственных журналистских дискуссиях, мы просто не обращали на это внимания. Но здесь говорил очень даже ответственный человек. Мне стало не по себе. Ведь с таким же успехом можно сказать, что нет никаких трудностей в изучении природы Марса, стоит только слетать туда да узнать. Создание дренажных систем на огромных площадях — это ведь более сложно и трудоемко, чем даже строительство самого канала… И я вдруг понял, почему в милом застолье никто не вспоминает о проблемах, которые, несомненно, возникнут, когда воды северных рек потекут на юг: люди свыклись с мыслью о будущем «рае» и потеряли способность болеть болями тех, за счет кого будет достигаться процветание.
— А как же Обь? — спросил я, чтобы заполнить этот пробел беседы.
— Что ей сделается? В нижнем течении у нее больше четырехсот кубических километров в год. Для удовлетворения нужд Средней Азии достаточно и половины.
— Как половины? — я вспомнил мнения некоторых ученых, да и то сказанные с оглядкой, что вначале можно взять не больше пяти процентов.
— Не сразу, конечно… Впрочем, Обь и так вся в болотах, подсохнет равнина — лучше будет. Так что сомнения напрасны.
Но еще не зараженный местническим оптимизмом, я не мог не сомневаться. Более того, мне захотелось сказать все, что я думал о взаимоотношении человека с природой. Но не сказал вовремя. Главным образом потому, что не верил в убежденность слов моих собеседников. Все-таки это был «товарищеский чай», а за чаем, как известно, чего только ни говорится. Потом же разговор переменился, пришел из кино Иомудский, и все заторопились спать. А наутро, чуть свет, мои оппоненты улетели из Нички, оставив меня мучиться невысказанным. Насколько нелегки такого рода мучения, читатель, вероятно, знает и поймет, почему я произносил свои монологи снисходительно терпеливому, как все туркмены, Карашу Николаевичу.