В начале XII века Михаил Сириец писал о древних тюрках как о народе «бесчисленном»: «Есть у них достоинства. Они верны и просты, бесхитростны. Они мудры и умелы в устройстве своей жизни… Удивительна их способность приручать зверей и животных».
Такая была история у этого края. Но за веками возрождения следовали годы разорительных нашествий. Терпя поражение от воинственных кочевников, земледельцы уходили в пустыню — единственную свою спасительницу и там сами становились кочевниками. Так век за веком в изнурительных схватках с завоевателями, в тяжкой междоусобной борьбе народы теряли некогда обретенные богатства культуры. Высадившись на западном берегу Каспия в прошлом веке, русские нашли здесь в основном скотоводческие кочевые племена. Сколько раз приходили сюда сильные соседи, и всегда за ними оставались пепелища, и умирали арыки, и сухая пыль пустыни заносила разоренные аулы. Русские впервые в истории Туркменистана показали, что могут быть иные соседи, они основывали города, строили дороги. А с установлением Советской власти, которой удалось восторжествовать благодаря помощи русских рабочих, большевиков, началась и вовсе новая эра в истории туркменского народа. И это было как новое рождение нации.
Земля, где «песок смешан с солью», полна древних руин. Тысячелетняя история народа переполнена страданиями.
Но нынешнему поколению повезло, как никому другому: мы стали свидетелями и участниками двух самых значительных в истории событий — создания туркменской государственности в составе Союза ССР, избавившей от вражеских нашествий, и строительства Каракумского канала, гарантировавшего от страшных безводий — этого второго бича, искони угрожавшего туркменам.
Человек ко всему привыкает. Вспомним, как быстро перестали удивляться прогулкам по Луне. С такой же обыденностью мы говорим теперь о том, что еще вчера было сказкой, — о Каракумском канале.
Плывя по искусственной реке со скоростью шестьдесят километров в час, мы воздерживались от междометий, а говорили все больше о проблемах, порожденных приходом большой воды в пустыню.
— Это точно, что канал как лаборатория, — говорил плывший с нами на катере главный инженер треста «Каракумгид рострой» Валентин Гаврилович Пазенко. — Тут не то что на мою жизнь — на пять поколений работы хватит. Повернуть сибирские реки — полдела. Суметь использовать новые кубокилометры воды так, чтобы от них было только благо, — вот задача. Наш опыт, как труды первопроходцев, будет еще изучаться и обсуждаться. И конечно, использоваться всеми строителями будущих каналов и оросительных систем… Вот ведь как выходит: строим канал для Туркменистана, а польза для всей Средней Азии, для всей страны, а в чем-то и для всего мира…
Он вдруг постучал моториста по плечу и показал куда-то в сторону. Катер тут же ткнулся носом в волну, повернул к берегу и причалил к пологому склону голого бархана.
— Вот вам и опыт, — сказал Пазенко. — Берег-то размывается.
На мой взгляд, берег был как берег, обычно подмытый, обломанный рекой, каких много я видел на своем пути по каналу.
— Видите свежие обвалы? Течение сбивается. Тут только недогляди. Канал — это же как дитя Амударьи со всеми наследственными пороками.
И он рассказал о дейгишах, которым был свидетель.
Это было на Амударье у поселка Мукры, что неподалеку от Головного, в первый год строительства канала и в первый год, как Пазенко, молодой гидромелиоратор, приехал сюда из Киева. Он уже был наслышан, что Джейхун — «бешеная», как прежде называли реку, съела немало городов и поселков: Чоболанчи, Кипчак, Гурлен, заставила перенести на новое место столицу Каракалпакии Турткуль. В 1934 году Амударья прорвала дамбы сразу в пятидесяти двух местах, хлынула на оазисы, затопила полосу земли шириной до десяти и длиной в сто километров. Но одно дело — слышать, другое — видеть своими глазами. В тот раз у Мукры он пятился от реки, рушившей берег у него под ногами, и не понимал, что заставило «бешеную» кинуться именно на этот серый невысокий обрыв. За полчаса река размыла шестьдесят метров берега и так же внезапно прекратила свою разрушительную работу.
Потом Пазенко узнал, что все дело в сложном рельефе дна, образующем сбойные течения. Переполненная взвесями Амударья все время перекраивает рельеф своего ложа, намывает отмели и кидается от них в сторону. Предвидеть дейгиш невозможно, есть только один выход — постоянно промерять глубины, чтобы вовремя заметить образование отмели и углубить дно. Именно такая служба контроля и существует на канале. Бульдозеры, землесосы размещены на трассе так, чтобы в любую точку русла они могли быть переброшены не более чем за три часа. А в дни, когда пропускается повышенный объем воды, выделяются специальные дежурные механизмы и баржи.
Нет-нет да проявляется коварное наследство. В 1966 году дейгиш пошел на Ничку. Семнадцать часов — вечер, ночь и утро — все население поселка боролось со стихией, укрепляя берег камнем, мешками с песком, фашинами, наскоро связанными из гребен-чука и саксаула. Канал успел размыть восемнадцать метров берега. И все это время, и еще столько же, пока не были ликвидированы последствия «нашествия», бульдозеристы не отрывались от рычагов своих машин, не спускались на землю…
— Сначала канал вели по сложной трассе, чтобы вода шла самотеком и при этом чтобы поменьше было земляных работ, — говорил Пазенко. — Теперь спрямляем и расширяем русло. Течение замедляется, а значит, и опасность дейгишей сходит на нет…
Интересная получилась эта поездка. Как экскурсия по проблемам. Увидели на берегу, устланный матами, склон бархана, причалили, и я узнал о работе специального отряда, занимающегося закреплением песков или, как здесь говорят, фитомелиоративными работами. Было время, когда всерьез опасались, устоит ли канал перед натиском пустыни, не окажется ли эта тонкая голубая ниточка перегороженной барханами. Беспокойство обострялось после каждой пыльной бури, которые случались порой ежемесячно и после которых даже в домах с закрытыми ставнями песка было хоть лопатой греби. Но научились удерживать пески настилами из гребенчука. На первое время их крепили, чтобы ветром не раскидало, а потом маты прорастали: защищенный от солнца песок дольше сохранял влагу.
В другой раз мы причалили к землесосу, уткнувшемуся в пологий берег. Пазенко взбежал на бархан, показал мне большую зеленую, но довольно сухую котловину:
— Здесь было озеро.
— Куда ж оно делось?
— Высохло. Вы же спрашиваете о фильтрации?
Меня и в самом деле весьма занимала эта до конца еще не решенная проблема. Я знал, что вначале канал терял на фильтрацию почти три четверти своей воды, что многие серьезно опасались за судьбу искусственной реки и было немало предложений о том, как изолировать русло от ненасытных грунтов. Предлагалось даже одеть его в бетон, но простейшие расчеты показали, что для этого не хватило бы мощностей цементных заводов всей Средней Азии. И пока шли споры, вода растекалась по пустыне, подтапливала дома, склады, элеваторы, перекашивала фундаменты зданий в городах, поднимала соль из глубин земли, портила пашни. Вдоль канала образовались лабиринты озер: вода просачивалась сквозь песок, разливалась в соседних межбарханных котловинах.
Обнадежили сотрудники Туркменского научно-исследовательского института гидротехники и мелиорации. Сложными расчетами и опытами они доказали, что канал все больше будет приобретать свойства обычной реки, русло заилится и к 1980 году фильтрация снизится до десяти процентов. Последующие наблюдения подтвердили прогноз. И эта пересохшая котловина, которую показал мне Пазенко, свидетельствовала о том же. Канал — вот он за барханом, но вода уже не просачивалась из него в таком количестве, как было еще недавно, не образовывала обширных мочажин.