Любопытно, что магометанская религия даже предписывает путешествия как форму испытания верности Пророку. Каждый правоверный должен совершить паломничество. До недавнего времени это совсем не выглядело туристской поездкой: не всем удавалось добраться до Мекки через мертвые просторы Аравийских пустынь. Трупами выстланы тропы к святым местам. Не так давно, в сентябре 1951 года, больше семисот паломников погибло в песках от солнечного удара. Не случайно так почитались люди, сумевшие преодолеть все беды дальних дорог и благополучно вернуться на родину. Они приобретали право присоединить к своему имени титул «хаджи» (от «хадж» — паломничество).
И мы в путешествиях тоже испытываем себя — свою силу, выносливость и мужское достоинство. И укрепляем свое здоровье, и, конечно, ищем знаний и впечатлений. И радости. Мы радуемся случайным улыбкам девушек на улицах чужих городов и вздыхаем, услышав грустную песню в степи, и жгуче тоскуем по дому, когда по гостиничным окнам или стенам палатки хлещут дожди. И вспыхиваем от неожиданной любви к хорошим людям, встреченным в пути. И часами простаиваем перед музейными шедеврами. И подолгу бродим по незнакомым улицам, удивляясь всему, переполняясь поэтическими восторгами. Пусть мы немного беззаботны в пути. Но это, наверное, оттого, что радостно узнавать свою страну, что ветер странствий на дорогах Родины — всегда попутный. Беззаботность — это, может быть, как раз то, что в наше время отличает путешествие от деловой поездки…
Если вы, читатель, думаете, что достаточно сесть в самолет Москва — Ашхабад, чтобы попасть в пустыню, то ошибаетесь. Самолет приземлится на окраине зеленого города, куда более зеленого, чем Москва. И вы будете ходить по улицам, как по аллеям парка, где из-за деревьев не видно домов, где кроны старых платанов порой совсем закрывают небо, образуя высокие арки. И будете любоваться говорливыми арыками, бегущими вдоль тротуаров, и подолгу стоять на площадях, с удовольствием ловя лицом влажный, туман фонтанов, и удивляться экзотическому дереву маклюре, роняющему в арыки зеленые мячи своих плодов.
— Чистые пески теперь увидеть не просто, — сказал мне директор Института пустынь Агаджан Бабаев. — Но есть у нас, так сказать, «эталон пустыни» — Репетек…
В Репетеке мне уже приходилось бывать. Несколько лет назад я попал туда проездом в пору весеннего цветения, и тогда Репетек показался мне скорее «эталоном оазиса». Поляны в саксаульниках, устланные алыми маками, желтые цветы эфедры, спрятанные меж длинных и тонких стеблей, похожих на стократ увеличенные хвоинки, огромные — с газету — листья ревеня на песчаных склонах, тихий шорох коричневых бубончиков илака — той самой осоки, которую каракульские овцы предпочитают любому лакомству. И пахучие кандымы вперемежку с печально поникшей акацией, и зеленые пучки селина рядом со смирновией туркестанской, усыпанной фиолетовыми глазками мелких цветов…
И вдруг — «эталон пустыни». Чтобы убедиться, до чего многолики и обманчивы эти земли, я отправился на вокзал и в тот же вечер уехал, как здесь говорили, в самое сердце Восточных Каракумов. Уехал по той самой железной дороге, проложенной через пески еще в конце прошлого века, в возможность постройки которой сначала не верили, на которую долгое время смотрели как на одно из чудес пустыни и которая очень помогла потом Туркменистану в его историческом рывке через века отсталости.
Поезд шел всю ночь. Торопливый стук колес не возвращался эхом, тонул в пустоте. Утром я вышел в тамбур и ахнул: наш вагон был последним, и за стеклянной дверью бежали к низкому горизонту безукоризненно ровные рельсы и горбились бесчисленные барханы: большие и малые, крутые и пологие, желтые и серые. Все путешественники единодушно сравнивали пустыню с морем. Мне тоже сразу же вспомнилось именно море, живое, меняющееся. Совсем не случайно такое постоянство сравнений: как волны, так и барханы создаются ветром. Местами песчаные волны подступали к самым шпалам. Это вызывало чувство беспокойства: мирно лежащий возле рельсов песок, если недоглядеть, может в несколько часов захлестнуть, завалить путь.
Вскоре справа и слева от железной дороги стали попадаться брошенные куски рельсов, запутанные шматки проволоки, мятые железные бочки и прочий мусор — верный признак близости человеческого жилья. А еще через некоторое время застучали буфера вагонов и поезд остановился возле небольшой станции. За ней стояло несколько домиков, а дальше все тонуло в сплошных серо-зеленых зарослях. Здесь были и тяжеловесы — карагачи, и уродливая шелковица, и колючая гледичия. Особняком росли старые саксаулы со стволами, напоминающими только что выкрученное белье. В полукилометре над оазисной зеленью нависала высоченная стена бархана. А по другую сторону от дороги барханы подступали ближе, лежали до горизонта тысячами застывших волн. Оттуда дул сухой горячий ветер. Но солнце жгло так немилосердно, что и этот ветер приносил облегчение. Я спросил дорогу у встречного мальчишки и пошел через саксаульник к белому домику, спрятавшемуся в зарослях. Я ликовал: заехал-таки в настоящую пустыню, в глушь, которая экзотична уже одной своей отдаленностью. Я понимал отшельников: вдали от мирских сует можно почувствовать себя всесильным и единственным…
И вдруг остановился в недоумении: в тени легкой садовой беседки живописно располагалась плотная ватага туристов. Что это были именно туристы, я ничуть не сомневался: насмотрелся в Подмосковье на такие же таборы «пожирателей километров» с множеством атрибутов: фантастически раздутыми рюкзаками, кокетливыми шортами, белыми листочками на облупившихся носах и рубахами без пуговиц, завязанными узлом. Мое появление было для них неожиданным, и десяток темных очков этих первых встреченных мною «обитателей пустыни» тотчас приподнялись с рюкзаков. Должно быть, есть какие-то флюиды, по которым родственные души узнают друг друга: через минуту мы уже знакомились, полные доброжелательного любопытства.
Туристы оказались еще и географами, точнее, будущими географами, студентами Вильнюсского педагогического института, совершающими очередное путешествие по стране. Помимо обычной распространенной в наше время страсти к дальним дорогам их привело сюда весьма похвальное для будущих преподавателей географии убеждение: лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Первым делом они показали мне, где находится кран, из которого можно напиться, правда, чуточку солоноватой, зато очень холодной и чистой воды, и лишь после этого принялись рассказывать о своих дорогах.
— Чего долго говорить! — сказала веселая девушка Стася Дагите и развернула командировочное удостоверение. Оно состояло из десятков склеенных листочков с печатями и было таких размеров, что при необходимости под ним вполне можно было укрыться от солнца.
Я оторопел, увидев такое убедительное доказательство их превосходства передо мной, только позавчера прилетевшим в Туркменистан, но, разобравшись в печатях, понял: они, хоть и проехали через всю Среднюю Азию, тоже были новичками в пустыне. А поскольку в тот момент меня интересовала именно пустыня, то я поторопился свернуть праздный разговор и поспешил к домику, в котором размещалась песчано-пустынная станция и одновременно контора Репетекского заповедника.
Директор и станции и заповедника Сухан Вейсов, как и большинство туркменских ученых, с кем мне приходилось встречаться, был худощав, сдержан и чуточку застенчив. Терпеливо выслушав мои не слишком аргументированные доводы о желании познакомиться с пустыней, он молча выложил на стол ворох фотографий. Но, не дав как следует рассмотреть их, предложил пройтись. Я с опаской оглянулся на окно, за которым светился раскаленный день. Хотелось еще посидеть в этом кабинете, где, как мне казалось, гулял слабый прохладный ветерок Но я встал с такой готовностью, будто всю жизнь мечтал о том, чтобы забраться на самый горячий бархан.