В тридцатые годы здесь добывали преимущественно озокерит. Лишь после второй мировой войны геологоразведчики наткнулись на новые месторождения нефти. Снова родилась вера в Челекен, и опять ненадолго. Вскоре «нефтяной азарт» переметнулся в соседние пустыни, в недрах которых были открыты запасы «черного золота».
Однако к тому времени геологи уже знали причину столь странного поведения челекенских недр, то обнадеживающих изобилием нефти, то пугающих полным ее истощением. Выяснилось, что подземные пласты изломаны здесь, как нигде в другом месте. «Тектоника разбитой тарелки». «Естественная нефтебаза» просто была под десятью замками…
— Товарищ Нурыев! — окликнул шофер невысокого плотного туркмена, стоявшего возле одной из вышек. И пока мы подходили, перешагивая через трубы, он успел отрекомендовать этого человека: старейший нефтяник, депутат Верховного Совета СССР, награжден орденом Ленина, орденом Октябрьской Революции…
Старейший нефтяник оказался сравнительно молодым человеком, улыбчивым и приветливым. Правда, тут же выяснилось, что у него десять детей, но, как я не раз убеждался, в Туркменистане это не показатель возраста.
Аразмамед Нурыев водил нас от вышки к вышке, неторопливо рассказывал о возрождении Челекенских нефтепромыслов, происходившем на его глазах. До пятидесятого года нефть, случалось, и ведром вычерпывали со стометровой глубины. И все скважины были такие, и вся добыча исчислялась сотнями тонн в месяц. Затем Нурыев пошел служить в армию. Когда вернулся в 1953 году, не узнал промысла. Были уже двухкилометровые скважины. Сейчас только бригада Нурыева за сутки добывает в два раза больше нефти, чем четверть века назад давал весь Челекен в месяц.
— А если еще увеличить добычу?
— Нельзя, все рассчитано на максимум.
— Как же перевыполняете планы?
— Уменьшая потери.
— Аварии случаются?
— Была недавно. Коллектор лопнул. Ночью. Подогнали автомобиль, осветили место фарами, откопали трубу, поставили хомут.
— И все?
Он понял мое разочарование и добавил несколько живописных подробностей:
— Так ведь отверстие в трубе сперва надо было колышком забить. А молотком не больно намахаешься: нефть же вспыхнуть может. А давление — двенадцать атмосфер. Яма полна была нефти, нырять пришлось. Хомут удалось поставить, когда всю нефть откачали…
— Чего ж не перекрыли трубу?
— Половину промысла пришлось бы отключить. А мы, не отключая, к трем часам ночи все сделали.
Нурыев довел нас до кромки обрыва, из-под которого выглядывали верхушки стоявших на береговой отмели нефтяных вышек и за которым уходила в море длинная эстакада.
— Будущее Челекена — там, — он показал в сверкающую морскую даль. — Бакинцам руку протягиваем…
Это тоже выяснилось недавно: недра Челекена и Апшерона где-то под морем соединяются единой нефтяной рекой. И с того и с другого берега шагнули навстречу ДРУГ другу стальные острова. Один из них виднелся на горизонте. Это была знаменитая банка Жданова, дающая уникальную белую нефть — почти бензин. Другая — банка Лам находилась в пятнадцати километрах от первой. Следующий стальной остров стоял на банке Губкина — в сорока пяти километрах от Челекена. И уже велись работы на банке Ливанова, расположенной чуть ли не посередине моря, где минимальные глубины доходили до шестидесяти метров…
Потом я увидел, как строятся эти острова. Гигантские трубчатые раскосы и пояса, вздымавшиеся на высоту двенадцатиэтажного дома, сваривались на берегу. Самоходный плавучий кран «Кер-оглы», сердито гремя лебедками, ставил эти опоры на свою широкую палубу и увозил к далекому морскому горизонту.
Организация, которая занималась «сотворением островов», носила прозаическое название: СМУ Челекенского участка треста «Каспморбурстрой». Но она своими видными отовсюду огромными конструкциями придавала маленькому Челекену вид солидного промышленного центра. Впрочем, в Челекене есть все, что полагается иметь городу: широкая центральная площадь с памятником В. И. Ленину, красивый клуб нефтяников, ничем не отличающийся от тех, которые в других местах названы дворцами, большой кинотеатр имени Махтумкули, расходящиеся от центра лучами, довольно-таки зеленые для пустыни улицы, застроенные аккуратными домами, выложенными из белого камня — гюша. Есть и аэропорт, и стадион, и магазины со стеклянными витринами от угла до угла. А вот настоящего морского порта здесь еще нет, он пока в проекте. Но для города, который не вышел из «детского возраста» (существует с 1956 года) и в котором всего населения тринадцать тысяч, это едва ли можно считать недостатком…
— А знаете ли вы, что дружба туркмен с русскими началась на Челекене? — спросил мой добрый гид Нурмамед Гельдыев. — А о том, что живы потомки Кият-хана и что один из них сейчас здесь?
Я заинтересованно посмотрел на него.
— Приедем в Карагель — познакомлю.
И мы помчались на левое крыло полуострова к одному из самых древних и самых знаменитых населенных пунктов всего Закаспия. Справа и слева от дороги лежало белое от ракушечных створок бывшее морское дно с тысячами кочек какой-то высокой и жесткой травы. За этот ныне пересохший бывший пролив, когда-то отделявший остров от материка, и спрятался в свое время Кият-хан, первый туркмен, который понял, что будущее не за теми, кто видит жизнь не дальше своей кошмы, что разобщенные, вечно враждующие между собой туркменские племена могут обрести мир и желанное единство только под покровительством русских.
Кият, имевший вначале один-единственный «титул» — «сын кузнеца», выступил на исторической арене в 1813 году. Прорусская ориентация «старейшины прикаспийских племен» очень обеспокоила персидского шаха. Он послал к Кияту гонцов с ультиматумом: или персидское покровительство и титул хана, или смерть. Принятие шахской «милости» было равносильно измене народу, и Кият предпочел бросить все свое имущество и бежать на Челекен. Уникальные недра острова помогли ему вернуть утерянные богатства и приобрести большую популярность. «Должно удивляться уму и способностям сего человека, родившегося в степях» — так характеризовал Кията один из первых русских исследователей Закаспия — Н. Н. Муравьев. Но должно удивляться и его прозорливости, и преданности своему народу. Ведь царское правительство не спешило оказывать Кияту поддержку. Челекенцам помогали иногда только русские моряки из экспедиций Муравьева и Карелина.
Во время русско-персидской войны 1826–1828 годов конные отряды туркмен под предводительством своего шестидесятилетнего старейшины опустошали северные провинции Персии, доходя почти до Тегерана. Поняв, что силой ничего не добиться, шах пошел на унижение, просто так, без всяких условий пожаловал Кияту титул «хана туркменского и иомудского народа». На этот раз Кият принял «шахскую честь», но не изменил своих убеждений. Вскоре же он передал письмо русским военачальникам: «Я соглашаюсь снять С себя ханское достоинство и именоваться просто беком, но всегда быть с потомством и подвластным мне народом под покровительством императорской державы…»
И вот мы въезжали в аул Карагель, в котором когда-то жил этот своевольный прозорливец. Построенный на берегу залива аул теперь со всех сторон был окружен песками. Полукружья барханов подступали к самым домам, и на их теплых, мягких склонах играли ребятишки. Море осталось только в привычках местных жителей строить дома на сваях. Поэтому и здесь, как в Гасан-Кули, возникли оригинальные двухэтажные постройки.
— Вот он, потомок Кият-хана, — сказал шофер, притормозив машину возле одного из домов и указав на человека, стоявшего на веранде.
Я взглянул вверх и увидел… Караша Николаевича Иомудского.
Вот ведь как бывает: кажется, обо всем порасспросишь, как говорится, душу из человека вынешь, а до конца не узнаешь, все остается что-то «на донышке». И нередко этот «остаточек» оказывается чуть ли не самым главным. Казалось бы, сколько переговорили мы с Иомудским и когда путешествовали по Каракумскому каналу, и потом в Ашхабаде, и ведь знал, что родом он с Челекена, а вот знал, да не все. Век живи — век учись. Наученный опытом, на этот раз я с дотошностью кадровика принялся переписывать всю родословную Караша Николаевича.