Когда человеку трудно и одиноко, особенно ярки в памяти картины детства, юности, всего хорошего, что было в жизни. Вот она маленькая стоит на последней парте на коленях, чтобы через головы впереди сидящих учеников видеть учительницу. Она была счастлива тогда, потому что до первого класса ей не хватало двух лет, и ее пустили в это святилище после долгих слезных уговоров. Вот она с подружкой Женей идет по темному полю со школьного праздника, где им выдали подарки — по карандашу. А дома оказалось, что она потеряла свой карандаш, и собралась идти ка темную дорогу искать. И успокоилась, только когда Женя разрезала свой карандаш пополам. Вот она краснеет перед учительницей химии Марией Федоровной, увидевшей у Нади маникюр на мизинце…
В классе их было две чертовы дюжины — тринадцать мальчиков и тринадцать девочек. Сидели двумя рядами парт, соревновались. У каждого ряда был свой лучший химик и физик. Лучшим математиком в девочкином ряду была Надя. Вспомнился выпускной вечер под высокими соснами над уснувшим ставком, песни той долгой и радостной ночи. А утром мать разбудила ее страшной вестью: война!!
Надя осталась в оккупации потому, что мать была на сносях и за ней некому было ухаживать. Вспомнила, как закапывала под яблоней аккуратно завернутый в мешковину Устав колхоза — толстую книгу в красном переплете, как поразили ее немцы, бегавшие за курами с таким видом, словно они год ничего не ели, как ее едва не застрелил пьяный фашист, которого она за что-то обозвала дураком.
Надю всегда упрекали в строптивости. И геологом стала назло одному лейтенанту, попытавшемуся самоуверенно предсказать, что она, как и все девушки, будет учительницей. И в эту экспедицию тоже попала из-за строптивости: ответила слишком резко одному начальнику, который, как потом выяснилось, почему-то недолюбливал симпатичных девчат…
— Слушай, Чевченко, почему издеваешься?!.
Надя торопливо зажгла фонарь, увидела в дверях палатки небритую физиономию коллектора Мирбусова.
— Чего тебе?
— Денег давай. Совсем замерзли — выпить надо.
— Нету у меня денег, — строго сказала она, задвигая сумку подальше под спальный мешок.
— Почему зарплату не платишь? Домой давно не посылали.
— Завтра поеду в поселок, получу деньги. Скажи всем, пусть напишут, кому сколько надо домой перевести.
Она тихо засмеялась в темноте, зная, что все назло ей напишут большие суммы, и жены наконец-то получат полные переводы.
— И есть надо купить. Списки составим.
— Хорошо.
Она снова улыбнулась: в списках под номером один наверняка будет значиться пол-литра. Рабочие уже усвоили: при любой погоде начальница считает пол-литра пределом для человека на целую неделю.
Она бы с удовольствием избавилась от этого Мирбусова, который мутил ей весь отряд, но не могла обойтись без знающего коллектора. Он вел документацию каждой скважины, описывал пески: мелкозернистые, очень мелкозернистые, тонко- и разнозернистые, даже такие, о каких Надя и не слыхала, учась в институте: очень-очень мелкозернистые, очень тонкомелкозернистые.
Объем работ был велик, и Надя знала: его не выполнить без жесткой дисциплины в отряде. И как могла, «держала марку», решительно пресекая нарушения. Наверное, со стороны очень странно было видеть ее, маленькую, худенькую, сердито разговаривающей с мужчинами. Но уступить в малом значило потерять контроль над людьми и сорвать задание.
Однажды геологи разбили лагерь неподалеку от кочующего туркменского аула. Только там Надя поняла, что уже перешагнула порог ученичества.
— Все началось с тушканчиков. Днем, пока геологи работали, зверьки воровали конфеты в палатках и почему-то складывали их на кошме, расстеленной перед входом палатки начальницы. Надя пошла за разъяснениями к старому туркмену. Тот посмотрел и сказал только два слова: «Это хорошо!» Но сказал как-то по-особому многозначительно.
На другой день за ней прибежала маленькая девочка, потащила куда-то за руку. В юрте лежал молодой парень с опухшим глазом и стонал.
— Доктор, доктор, — обрадованно заговорили женщины, легонько подталкивая Надю к больному.
— Я не доктор, — сказала она растерянно. И подумав, что от марганцовки вреда не будет, развела в пиале несколько кристалликов, протерла опухшее, совсем заплывшее веко.
Возвращаясь к себе, она думала о своей новой роли. В институте будущее было ясным — разгадывание тайн земных недр. В этой экспедиции, став начальником отряда, поняла, что не менее важно для геолога уметь разгадывать тайны людских душ. А теперь выяснилось, что надо и еще многое знать. Далеки дороги геолога, много неожиданностей бывает на этих дорогах. Находить общий язык с местными жителями, оказывать людям первую медицинскую помощь, водить машину, уметь доставать воду из пустынных колодцев, делать тысячу мелочей, от которых порой зависит успех экспедиции, а то и жизнь…
Белый пес Сигнал, сидевший возле палатки, встретил Надю необычно злым лаем.
— Ты чего? — отмахнулась она от собаки, пытаясь войти в палатку.
Пес снова яростно бросился на нее. Испугавшись — уж не взбесился ли? — крикнула проходившего мимо туркмена. Тот прогнал собаку, откинул полу палатки и увидел на койке толстую змею с тупым хвостом — ядовитую эфу.
— Ты в палатке не спи, — сказал туркмен. — Одна змея пришла — другая придет.
Надя кивала и с острым чувством благодарности трепала лохматое ухо притихшего пса.
— Сигналушка, спаситель ты мой.
Туркмен долго улыбаясь смотрел на нее, потом выразительно произнес уже знакомую Наде фразу:
— Это хорошо очень…
Утром пришел вчерашний больной, словно хвастаясь, показал опавший, ставший почти совсем нормальным глаз и попросил полечить еще. Она снова развела марганцовку, с серьезным видом проделала несложную процедуру и отправилась к своим буровикам, работавшим неподалеку. А вечером, вернувшись, увидела четверых стариков, мирно беседовавших на кошме возле ее палатки. Не спрашивая ни о чем, Надя поставила перед ними чай, баночку с конфетами и ушла по своим делам.
И на другой, и на третий день старики сидели возле ее палатки, пили чай, тихо беседовали и так же тихо расходились. Надю начало разбирать любопытство. Не выдержала, спросила о стариках у туркмена Сапара, работавшего в отряде буровиком. Сапар уважительно выслушал ее недоуменные вопросы и ответил все той же лаконичной фразой:
— О, это хорошо!..
Перед отъездом отряда в ауле был праздник, женщины варили знаменитый энаш — вкусную смесь мяса, фасоли, жареного лука и лапши, приправленной крепким чаем. Старик, возле которого в знак особого уважения посадили Надю, своими руками подал ей кусок жареного мяса, приготовленного тут же на углях. Она попробовала и зажмурилась от удовольствия и принялась расспрашивать о том, как это приготовлено.
Томительно звенел дутар и звучали песни, навевавшие непонятную грусть. А потом бакши, с трудом подбирая слова, спел украинскую песню.
— Откуда знаешь? — изумилась Надя.
— Воевал на Украине.
И снова заплакал дутар, словно изливая неслабеющую вековечную боль.
Утром их провожал весь аул. Старики спокойно расспрашивали о предстоящей дороге и вдруг заговорили все разом: «Йок су, йок су» — «нет воды». Кто-то побежал по юртам, и вскоре перед Надей стояла большая бутыль, полная синеватого чала — верблюжьего молока.
— На дорогу дают, — сказал Сапар, выполнявший роль переводчика. — Там, куда мы едем, мало колодцев.
После того что-то переменилось в отряде. Даже самые строптивые рабочие перестали говорить ей «женщина», а только уважительно — Надежда Григорьевна, внимательно выслушивали распоряжения и работали на удивление старательно и аккуратно. Последнее особенно радовало Надю, потому что точность в работе была самым главным. Ведь по тем материалам, которые они собирали, проектировщикам предстояло выбирать места будущих дюкеров, плотин, мостов.