Недели через две отряд приехал в Байрам-Али, ввалился в вокзальный буфет. Официантка обрадовалась, подбежала с блокнотиком.
— Сколько принести?
— Дайте поесть все, что найдется, — сказала Надя. И добавила, поймав вопросительные взгляды: — водки по сто граммов на человека.
Рабочие переглянулись: что такое сто граммов для буровика, вернувшегося из экспедиции? — но промолчали.
— За тех, кто ищет воду! — сказал Мирбусов, поднимая стакан.
— Водку? — подсказал кто-то и захохотал вызывающе.
— Воду, — повторил Мирбусов. — За гидрогеологов. — И посмотрел лукаво на своего маленького, совсем не видного из-за стола начальника.
Всем было весело: свалили такую работу! Надя думала о том, как, приехав в Ашхабад и отмывшись, сразу же отправится к начальству просить отпуск. Она представляла, как пройдет через свое Гусорино на Кировоградщине, как сядет на берегу ставка возле старой школы и будет сидеть, пока не надышится вечерним туманом до головокружения. В тот момент Надя, наверное, только бы рассмеялась, если бы ей сказали, что никуда она не уедет, что уже через пару недель, подхваченная волной общего энтузиазма, снова улетит в песчаную глухомань, на стройку, обещавшую разом покончить с вековечной бедой пустыни.
Там, где Каракумы упираются в пологие равнины Прикаспия, на тысячу километров вытянулась гигантская «река». На ее берегах нет ни городов, ни поселков, только причудливые творения искусной ваятельницы Природы — сверкающие купола соляных дворцов да серые колоннады, выточенные в скалах песчаными ураганами. Река эта мертвая. Люди называют ее Узбой, что значит «русло». Для реки это звучит печально. Как слово «останки» для всего живого.
Если посмотреть на карту, то сразу бросается в глаза, что Узбой — кратчайшая дорога Амударьи в Каспий, к тому же готовая, прорытая еще много веков назад. Кажется, что здесь достаточно совсем небольших усилий, чтобы осуществить давнюю мечту народов — соединить Каспийское море с Аральским в единую водную систему и обводнить самые засушливые районы Западной Туркмении и дать воду нефтепромыслам Небит-Дага. Должно быть, эта кажущаяся простота и повлияла на решение начать освоение пустыни именно отсюда.
Весной 1951 года в составе одной из экспедиций, вышедших в пустыню искать дорогу большой воде, Надя впервые приехала на Узбой. Она шла к его берегу, не ожидая ничего необычного, а когда выбралась на обрыв, не поверила своим глазам. Другой берег белел гребенкой известняка у далекого горизонта. Казалось, что это остатки не просто реки, а гигантского пролива, способного своим течением наполнить до краев все Каспийское море. Надя знала, откуда взялось такое русло: древняя Амударья, когда-то бежавшая в этих берегах, как и всякая река пустыни, меандрировала, кидалась из стороны в сторону, размывая берега. Она была не маленькой, та Пра-Амударья. Даже теперешняя голубая нитка соленой — «мертвой» — реки, извивавшаяся посередине гигантского русла Узбоя, выглядела сверху вполне судоходной магистралью.
Экспедиция пробивалась сюда от Казанджика сначала по такыру, гладкому, как асфальтовая площадь. На тридцать втором километре, ровно посередине дороги, такыр кончился, и машины забуксовали в песке. Пришлось ждать, когда подойдут трактора, помогут преодолеть вторую половину пути. Только под вечер усталые геологи добрались до тихого озера Ясхан, непонятно каким образом уцелевшего посреди моря песков. Люди бросились в воду, чтобы смыть пыль и пот пустыни, и тут же повыскакивали на берег: вода в озере была очень соленой, словно огнем жгла ссадины и царапины, стертые в дороге ноги, руки, плечи.
— Идите сюда! — кричали те, что прибыли накануне. — Смывайте соль.
И показывали на колодец, стоявший на берегу соленого озера. Вода в колодце оказалась пресной и такой чистой и вкусной, что ею не только обмывались, ее пили, долго и ненасытно, удивляясь такой странности: как это может быть, чтобы рядом с мертвящей солью жил неиссякающий источник сладкой воды.
— Не здесь надо было купаться, вон в том озере, оно пресное.
И опять Надю удивило это странное соседство: ведь если пресное озеро не высыхает, значит, где-то должен быть питающий его источник? Она обошла берега — низкие, заболоченные, поросшие тростником и мелким кустарником. Ни речки, ни самого малого ручейка не было. Значит, вода поступает из недр? Надя сказала себе, что, как только будет время, обязательно займется «сведением дебита с кредитом». Ведь совсем нетрудно было подсчитать, сколько воды вытекает из озера в Узбой и испаряется с поверхности, и таким образом выяснить ее приток.
Но на другой день захлестнули самые неотложные работы. Ставили палатки, копали землянки для жилья, строили большую столовую, а заодно и танцплощадку, и открытую сцену. А вокруг благоухала бешеная торопливая весна пустыни. По берегам озер лежали ковры ирисов, тюльпанов, полевых маков, парфюмерно пахли кандымы и песчаные акации. Полчища серых и зеленых лягушат осаждали лагерь, давая повод для множества розыгрышей и шуток. Экспедиция жила возбужденно и радостно, готовясь к главному своему делу. С Большой земли приезжали ученые, рабочие-добровольцы, привозили нетерпение, которым жила в то время страна.
А потом будто в один день погасли алые огоньки соцветий, и желтое море песков подступило к самым берегам притихших озер.
Во главе съемочного отряда Надя ушла по сыпучему берегу Узбоя туда, где миражем стоял сухой зной пустыни. Двигались на верблюдах, радуясь, что они существуют, и проклиная их коварный характер…
— Садись, — говорил верблюдчик, показывая на глубокое седло.
Верблюд лежал равнодушный и высокомерный, жевал сухую траву и был, казалось, безразличен ко всему, что происходило вокруг. Но едва Надя устраивалась в седле, радуясь, что оно такое удобное, как снова оказывалась на песке. Она была уверена, что верблюд нарочно скидывает ее через голову, поддавая задом.
— Держаться надо, — кричал верблюдчик. — Он сначала встает на задние ноги!
Надя и сама это знала, но почему-то забывала в первый миг. А верблюд, поднявшись, уходил, надменно похлопывая толстыми губами.
— Чего он, бешеный?! — кричала она, отплевываясь от песка, набившегося в рот.
— Зачем бешеный? Хороший верблюд, не любит, когда не умеют ездить, а садятся…
Они шли по пикетам, поставленным топографами, описывали местность, наносили на карту сыпучие и закрепленные пески, глинистые площадки такыров, выходы карста. И знали, что следом идут буровики, так же дотошно зондируют недра. Надо было предусмотреть все неожиданности, которые могла встретить новая река на своем долгом пути через пустыню.
Время от времени отряд возвращался в «шумный город Ясхан» с тяжелым грузом мешочков, наполненных пробами грунта. Истосковавшиеся по воде геологи целый день не вылезали из озера, а вечером шли на концерт приезжих артистов, в кино или на чью-либо свадьбу. И общие и семейные праздники на Ясхане отмечались всей экспедицией. А потом пели хором, и странная для пустыни песня «Реве та стогне Днипр широкий», разливаясь над тишиной барханов, уносилась к звездам, таким же крупным и близким, как над родным украинским селом. А когда уставало застолье, начинались тихие разговоры до утра о чудесах пустыни, о странных и страшных встречах в песках.
— А я однажды повалился спать прямо на песок, проснулся, а под боком — скорпионы зеленые. До сих пор — жуть: если бы повернулся во сне?!.
— А помните, как искали топографов? Челек с водой у них джейран опрокинул, и они десять километров без воды добирались до лагеря. Из двенадцати человек дошли только трое, да и те упали в нескольких шагах от палатки. Всю ночь остальных искали…
— А меня змея загипнотизировала. Рыбу ловил на Ясхане, чувствую — кто-то смотрит. Оглянулся — эфа в лодке сидит и глядит так, что я мигом в воде оказался. Смех прямо: змеи-то ведь лучше людей плавают…
И снова отряд на недели уходил в пески, неся челеки с водой как самую большую драгоценность. Снова были закаты и восходы в мире, поделенном на два цвета: желто-серые пески и блекло-синее небо. Звезды порхали, как мотыльки над прозрачными дымами костров. Дышали желанным чаем закопченные кумганы, сонно хорхали пасущиеся верблюды, с треском пережевывая жесткую колючку, и время от времени из бездонной ночной тишины доносился судорожный шорох чьей-то отчаянной борьбы за жизнь.