Впереди над барханом показались серебристые технологические установки, вскинулась паутина проводов и тяжелых изоляторов над высоковольтными трансформаторами, послышался машинный шум, а затем показалось и само здание насосной станции, зеленое, высокооконное.
Она открыла железную дверь, врезанную в высокие ворота, и остановилась на пороге, привыкая к сумрачной прохладе. Солнце бросало на чистый кафель пола четкие квадраты. За легкими перильцами в глубине мощно гудели насосы, и толстые холодные трубы мелко дрожали под напором воды.
— Надежда Григорьевна!
От щита с приборами к ней быстро шла невысокая полная женщина в синем халате, радостно улыбалась.
— Сколько я вас не видела!
— А вы все тут и работаете?
— Тут и работаю. Десять лет уж как воду в Небит-Даг качаю, а ее будто и не убывает…
Надежда Григорьевна хорошо помнила эту женщину, работавшую поварихой в ее геологической партии, помнила ее борщи, шутки, даже голос. А вот имя забыла. И от неловкости за свою забывчивость стала прощаться, обещая в другой раз как-нибудь при случае заехать в гости.
Солнце ослепило белизной, как только она вышла из помещения. Минуту Надежда Григорьевна постояла, зажмурившись, и пошла по бетонке, выложенной из белых плит по дну неглубокой межбарханной котловины. Уже издали махнула шоферу, чтобы догонял.
Барханы справа и слева подступали к самой дороге, крутые, изрезанные неровными плетенками защитных заграждений. Одиноко стояла песчаная акация, печально-голая, серая от пыли, повисшая длинными, как у березки, косичками.
Потом она сколько-то проехала на машине и снова пошла пешком: прошлое манило воспоминаниями, звало к уединению. И вдруг в тишине пустыни уловила странный отдаленный шум. Остановилась, прислушалась удивленная: так могла шуметь только вода. И пошла быстрее к шлагбауму, перегородившему дорогу.
Пожилой туркмен вышел из домика, стоявшего неподалеку, строго посмотрел на нее.
— Ходи назад!
— Ты чего, пустыню охраняешь?
Барханы лежали вокруг голые, бесчисленные, и были они недоступнее всякого шлагбаума. Кому придет в голову без крайней надобности идти в пески среди бела дня?
— Что же ты охраняешь? — весело переспросила Надежда Григорьевна.
— Тебе знать не полагается.
Он помолчал и добавил доброжелательнее:
— Жизнь охраняю.
Она свернула с дороги, взобралась на соседний бархан и увидела вдали огромные серебристые баки с протянутыми в пески толстыми щупальцами труб. Оттуда, от баков, доносился глухой шум воды. Волны подземного моря сбегались сюда от всех скважин и, падая с высоты, гулко отдавались в баках удивительной музыкой водопадов, которую можно было слушать и слушать без конца.
От шлагбаума коротко гуднул «газик». Там стояли рядом шофер и охранник, махали руками, звали ее. Надежда Григорьевна засмеялась, поняла, что шофер уже объяснил, кто она и зачем здесь и какое отношение имеет к воде, шумящей за барханами. Знала, что туркмену теперь не терпится пригласить ее к себе домой как самую дорогую гостью. Знала, что, задерживаясь на бархане, обижает человека, но ничего не могла с собой поделать. В этих странных для пустыни звуках ей слышалось другое — тяжелый шум падающей воды у плотины Днепрогэса, возле которой она долго стояла в свой последний отпуск. И хоть совсем несравнимы были эти два искусственных водопада, ей все же казалось, что между ними есть общее — пусть слабый, но неиссякающий ручеек родства…
Глава XII
Море — красные берега
Не исчезает жизнь, а лишь проходит…
Дороги, дороги! Много их было, тысячи километров пустынь и степей, горных ущелий, водных стремнин, зажатых барханами, десятки городов и аулов. Каждый день пути — как новая страница большой книги, которую я взялся пересказать своими словами. Как-то Максим Танк заметил с горечью: «Лишь малую толику смог я пропеть из того, что мне рассказали дороги». Это не частное мнение: любое изложение беднее жизни, любая копия хуже оригинала. Многие из тех, кто были моими проводниками на долгом пути, наверное, найдут в этой книге немало того, что увидели они, но не заметил я. Но у каждой песни один мотив и только свои слова.
На дороге жизни нет разворотов, чтобы вернуться, еще раз пережить радость первой встречи. Но есть возможность вернуться мысленно. Очень точно выразил эту мысль поэт Борис Королев: «Дан человеку редкий дар: все впечатления скитаний переработать, как нектар, в янтарный мед воспоминаний». Воспоминания, пожалуй, единственный груз, который не тяготит в пути. (Если, конечно, человек не убегает от своей памяти. Но это уже совсем другое дело.) И я уезжал из Небит-Дага, хоть и уставший от дорог и бездомья, но по-прежнему жадный до впечатлений.
Белое асфальтовое полотно, рассекавшее горизонт на две равные части, быстро уносило меня на запад. А пустыня стелила все новые монотонно-пестрые просторы. Справа, то уходя к горизонту, то подбегая отрогами к самой дороге, тянулась гряда холмов, поднимавшихся все выше, слева виднелась сизая неровная полоса песков. Потом дорога врезалась в пологую возвышенность, автобус влетел в расщелину и сразу открылись взору зеленая гладь моря, и острые скалы, и красные осыпи, спадающие к серпантину дороги. Такой резкий переход от одного ландшафта к другому мне приходилось видеть только в Крыму у Байдарских ворот, где из тесноты гор машина вырывается на простор, от которого захватывает дух. Только там море другое — синее.
Автобус высадил половину пассажиров у морского парома, поколесил по пригородам и остановился у железнодорожного вокзала, маленького, яркого, пестрого, похожего на декорацию терема к «Сказке о царе Салтане». Напротив был другой «терем» — монументальный, в духе своего времени, куб Дворца культуры. А сбоку стояло ультрасовременное здание гостиницы, исчерченное на квадраты глубокими лоджиями, похожее на модель дома, собранного из одинаковых кубиков детского конструктора.
Какой-то поэт точно подметил, что «росписи великих мастеров века соединяют в древних храмах». Про архитектуру можно сказать это даже с большим основанием. Когда история, из которой, как из песни, все равно слова не выкинешь, проглядывает в облике зданий, кварталов, улиц, это словно бы прибавляет мудрости городу, это как мозоли на руках рабочего, как памятные шрамы на лице ветерана. В таком городе не только интереснее приезжему человеку, в нем, как мне всегда казалось, живут более гордые, даже более умные люди, нежели в населенных пунктах, своим однообразием напоминающих пчелиные соты.
Гостиница оказалась современной в самом хорошем смысле этого слова: очень чистой, с удобными и уютными номерами, с вежливыми, даже ласковыми дежурными. От лучших центральных гостиниц ее отличало разве лишь одно необычное объявление, предупреждавшее, что вода из водопроводных кранов течет не всегда, а строго по расписанию. Но это не выглядело недостатком, скорее экзотикой, ибо из всех описаний известно, что вода в Красноводске всегда была наравне с хлебом, ее привозили из Баку. Первый водопровод из Джебела пришел сюда лишь в 1954 году. В тот солнечный декабрьский день в городе был грандиозный митинг. Люди пили воду пригоршнями и радовались, как дети. Ту самую воду, про которую тридцатью годами раньше один приезжий товарищ писал, что она «за малым исключением, горько-соленая, без привычки для питья непригодная».
Первым делом я открыл сердито зашипевший кран, убедился, что расписание выполняется в точности, налил стакан из графина, предусмотрительно наполненного до краев, и проверил: вода вполне пригодная даже для приезжего человека, ясханская вода. А потом отправился смотреть город.