И Караш Николаевич Иомудский тоже носил в себе идею канала с того самого дня, как приехал в Ашхабад после окончания Московского геологоразведочного института. Но до канала было еще далеко, и ему на первых порах пришлось заниматься исследованием старых кяризов — подземных галерей, выкопанных в предгорьях Копетдага для сбора воды. Со временем кяризы засорялись, и нужно было узнавать, почему иссякают искусственные родники. Сделать это мог только специалист, и «первый гидрогеолог республики» раздевался до трусов, набрасывал на голову баранью шкуру (с потолка все могло свалиться), брал светильник и палку, чтобы отбиваться от змей, и лез в промозглый холод подземелья. Сколько таких галерей исследовал он за свою жизнь!
Иомудский много ездил по Туркменистану, вел исследования для проекта плотины на Атреке, гидрогеологические съемки на Сумбаре, изучал район, где теперь плещется Тедженское водохранилище, искал места для Каушут-Бентской и Султан-Бентской плотин на Мургабе. Но все время не оставлял мысли, что ему еще посчастливится заниматься самым главным для будущего Туркмении делом большим Каракумским каналом.
Это время пришло накануне войны. В 1940 году Иомудскому, работавшему тогда инженером-гидрогеологом, было поручено обследовать с воздуха местность, где мог бы пройти канал. И он летал на открытом У-2, сбрасывал в понижения рельефа колья с флажками.
А годом спустя ранней весной ушел в экспедицию с целью провести выборочную нивелировку. Это была трудная экспедиция. Их отправилось четверо: кроме Иомудского гидротехники Болтенков и Канонников и еще топограф Скоробогатов — такие разные и так не приспособленные к пустыне люди. Тогда-то Караш Николаевич и понял окончательно, что, собираясь в пустыню, следует учитывать личные качества каждого спутника не менее внимательно, чем запасы воды. Первый был человеком нетерпеливым и властным, второй — добродушным и добрым до безволия, а третий ничего не хотел знать, кроме своего желания поохотиться.
— Какая охота? — говорил ему Иомудский. — В пустыне, кроме тушканчиков, никого не встретим.
Но тот был упрям, ходил с заряженной двустволкой несколько дней. Потом, не в силах сдержать охотничий пыл, расстрелял свою шапку.
Больше всего жалел Иомудский, что уступил Болтенкову, который самозабвенно верил в выносливость ишаков. Да и Канонников предпочитал ишака верблюду, ехал, как Паганель, свесив до земли длинные ноги, пока однажды, глянув вниз, не увидел, что уже не едет, а идет пешком. И тогда все заинтересовались мнением Иомудского.
— Почему ишак не встает?
— Я ведь говорил, что надо брать верблюдов, что ишаки не выдержат дороги…
Но от пререканий веселее не становилось. Все понимали: теперь весь груз экспедиции придется таскать на себе. Мысль о возвращении никому не приходила в голову: таким серьезным, таким важным представлялось им задание.
Пустыня оказалась неплохим воспитателем: каждый из них порастерял в песках многие из своих недостатков. И это было очень кстати, потому что уже готовилась первая большая настоящая экспедиция, перед которой ставилась задача не просто проверить возможность, а найти, исследовать и дать научные обоснования трассы будущего канала.
Вернувшись из своей недолгой поездки по пустыне, четверо друзей сразу же стали собираться в новую дорогу. Теперь Караш Николаевич не позволял себя уговаривать, настаивал на том, чтобы любители прогулок на ишаках умерили свою жажду экзотики, чтобы было взято все необходимое, о чем подсказывал ему опыт жителя пустыни.
Но началась Великая Отечественная война. Думали, что теперь правительству будет не до будущего, что и средства и силы отнимет борьба за настоящее. И ошиблись. Высокие инстанции рассудили, что война — дело временное, а канал — на века. Экспедиция состоялась.
Группы исследователей ушли в пески, как утонули: месяцами не знали, что творится на фронте. Было холодно зимой, невыносимо жарко летом и всегда — очень голодно. Порой кто-нибудь выбирался в поселок, где было радио, приносил страшные вести о наступлении немцев, и тогда в экспедиции начинался бунт: рабочие рвались на фронт. Нужно было много усилий, чтобы внушить людям, что здесь они тоже нужны, что преодолеть трудности и есть их победа на сегодняшний день. А трудностей хватало. Не раз люди падали у буровых станков от голода или теплового удара, как сраженные в бою. На- что уж опытен и вынослив был Иомудский, но и он однажды не на шутку испугался за себя, когда после нескольких безводных дней, добравшись до озера, вдруг всерьез начал думать о том, что ему этого озера не хватит напиться…
Они прошли пешком трассу первой очереди канала трижды: туда, обратно и еще раз туда — всего 1200 километров, половина из которых приходилась на сыпучие барханы. Другие группы экспедиции делали топографическую съемку, намечали места гидротехнических сооружений. Иомудский изучал грунты, брал на заметку каждый колодец, каждое место, где в недрах могли оказаться водоносные слои.
Он возвращался из этой экспедиции в начале сорок третьего года износившимся до того, что люди в поезде, идущем в Ашхабад, сторонились его, принимая за опасного бродягу. А он сам сторонился людей, потому что вез драгоценность, которой не было цены, — намеченную трассу Каракумского канала…
Еще не раз после того ходили в пески экспедиции, проверяли и перепроверяли первые результаты, уточняли и дорабатывали трассу. Ошибки в этом деле быть не могло, ошибка скомпрометировала бы саму идею — возможность переброски через сыпучие пески огромных масс воды.
И вот однажды зимним утром 1954 года двадцать экскаваторов поднялись на промерзший бархан. Впереди простиралось песчаное море, и трудно было поверить, что туда, за горизонт, и еще много раз туда, за горизонт, пройдут машины и встретят гидростроителей, пробивающих трассу навстречу. Двадцать машин с поднятыми ковшами, двадцать флажков над кабинами, двадцать опытных экскаваторщиков, как сказал о них писатель Худайназаров, «прошедших огонь, воду и Волго-Дон». Все было одинаково, кроме одной символической «мелочи» — за рычагами сидели люди двадцати национальностей.
Первые четыреста километров от Амударьи до Мургаба строили почти пять лет. От Мургаба до Теджена — сто сорок километров — прошли за восемь месяцев. Пионерную траншею от Теджена до Ашхабада — около двухсот шестидесяти километров — строили полтора года. 12 мая 1962 года большая вода пришла в столицу республики.
«…Пустынные пространства едва ли будут когда-нибудь приспособлены для оседлой жизни и культуры» — так писал граф К. Пален, обследовавший эти края в начале века. Прошло несколько десятилетий. И вот мы с Карашем Николаевичем уже гуляли по улицам зеленого обжитого поселка — первого из серии ему подобных, возникших для «оседлой жизни и культуры» среди безнадежных пустынных пространств. О чуде рождения жизни среди мертвых песков писали так много, что уже убедили читателя, будто в этом и нет никакого чуда. Некоторые литературные критики даже обижаются, когда им предлагают почитать об этом еще раз. Возможно, таково уж свойство человека — привыкать к необыкновенному, возможно, это помогает не терять впечатлительность, готовность к новым эмоциональным потрясениям. Но часто мы нетерпеливы. Узнав, например, о высадке человека на Луну, считаем, что следующий шаг — не иначе как высадка на Марс. Меньшее нас не удивит. Хотя даже без особых размышлений можно понять, что следующий шаг — это следующий шаг по Луне.
Вот так же и в истории с Каракумским каналом. Встряхнув устоявшиеся природные комплексы, мы не только осчастливили себя приобретенным благом, но и породили множество проблем, без решения которых все лучшие замыслы, все усилия могли сойти на нет.
С первой проблемой я столкнулся в первом же поселке. Ее просто нельзя было не заметить, она заявляла о себе огромными хребтами вымытого на берега донного ила.
Амударья, как известно, река своеобразная, она несет не воду, скорее, пульпу, и гидростроители, работающие на Амударье, всерьез занимаются странными подсчетами: через сколько лет река может завалить сооружения пирамидами песка и ила. Чтобы «кофейная гуща» Амударьи вливалась в канал не слишком густой, водозаборы построены в четырех километрах от берега. К ним ведут четыре русла. И на этих руслах постоянно работают до 12 землесосов. Если их убрать, то «бешеная», как зовут здесь Амударью, сразу же перекроет канал, закупорит его плотной пробкой песка и ила. Три-четыре миллиона кубометров грунта ежегодно вымывают здесь на берега. Горные хребты, которым пока еще нет названия, растут, высятся над руслами, готовые снова обрушиться в воду. На их серых склонах копошатся бульдозеры, похожие издали на жуков-скарабеев, широкими лбами ворочают грунт, пытаясь отодвинуть его от берегов.