* Мир чтит сокровенные мысли древних пророков и склоняется перед нормами благородного поведения, достоянием пыльных эпох. Но когда человек получает величественное открытие собственной звездной натуры, он сокрушен. Все самое ценное из мыслей и чувств теперь само падает к его ногам. В монастырском покое его ума поднимаются видения не менее священные, чем у иудейских и арабских искателей, которые остаются божественным источником для своих народов. Тот же утренний лучезарный свет озарил Будду, и он принес людям весть о нирване. И такую всепоглощающую любовь пробуждает это понимание, что Мария Магдалина оплакала свою запятнанную жизнь у ног Иисуса.
* Пыль никогда не осядет на великолепии этих древних истин, хотя они оболганы с самых ранних дней появления рода человеческого. Никогда не существовало народа, который не получил бы намеков на более глубокую жизнь, чем открыто человеку. Кто бы ни был готов принять эти истины, он должен не только постичь их умом, чтобы они засверкали в его мыслях, как звезды среди астероидов, — нет, он должен принять их всем сердцем, и тогда они вдохновят его на божественное деяние.
* * *Я возвращаюсь в земные сферы, принуждаемый силой, которой не могу противостоять. Медленно и неспешно я осознаю свое окружение. Я по-прежнему сижу в зале Махарши, хотя он совершенно пуст. Настенные часы показывают время вечерней трапезы, я понимаю, что все ушли в столовую, и вдруг замечаю кого-то слева. Семидесятипятилетний бывший станционный смотритель сидит рядом на полу и доброжелательно взирает на меня.
— Вы были в духовном трансе почти два часа, — сообщает он. Его лицо в морщинах лет и забот, улыбается, словно он радуется моему счастью.
Читателю не стоит обманываться, будто такой опыт продолжителен и постоянен. Это только временный, но ценный взлет сознания. Я называю его «моментами просветления». Природа такого проблеска объясняется в последней главе моей книги «Духовный кризис человека». Чтобы получать и удерживать такой высокий уровень, нужно много работать над собой и развивать к себе правильное отношение. О философском просветлении написано в «Скрытом Учении за гранью йоги» и «Мудрости СверхЯ».
Я пытаюсь ответить и обнаруживаю, к своему изумлению, что не владею своей речью. Она возвращается только минут через пятнадцать. Тем временем старик добавляет:
— Махарши внимательно следил за вами все это время. Я верю, что это его мысли вели вас.
Мудрец возвращается в зал, ученики следуют за ним и ненадолго принимают прежние позы, чтобы потом отойти ко сну. Сам он садится на диван, скрестив ноги, а потом ставит локоть на правую лодыжку и подпирает подбородок ладонью правой руки, два пальца закрывают его шею. Наши глаза встречаются, и он внимательно смотрит на меня.
А когда помощник гасит фитили ламп в зале, следуя обычным вечерним приготовлениям, я снова поражен странным блеском в спокойных глазах Махарши. Они звездами горят в полутьме. Я напоминаю себе, что ни у кого не встречу глаза столь удивительные, как у одного из последних наследников Риши Индии. Если глаза человека могут отражать божественную власть, то ее отражают эти глаза мудреца.
Тяжелый аромат воскурения поднимается легкими спиралями, пока я смотрю в эти немигающие глаза. Сорок минут проходят, я ничего не говорю ему, а он ничего не говорит мне. К чему слова? Мы теперь лучше понимаем друг друга без них, ибо в полном молчании наши умы достигают прекрасной гармонии, и с ее помощью я получаю ясное непроизнесенное послание. В удивительном и памятном проблеске образа мыслей Махарши моя внутренняя жизнь начинает смешиваться с его.
* * *В последующие два дня я сражаюсь с лихорадкой, ухитряясь не подпускать ее близко.
Старик приходит в мою хижину после полудня.
— Ваше пребывание среди нас заканчивается, брат мой, — говорит он с сожалением. — Но вы ведь вернетесь к нам однажды?
— Непременно! — отвечаю я решительно. Когда он уходит, я подхожу к двери и смотрю на холм Священного Огня — Аруначалу, Священную Красную гору, как предпочитают ее называть местные жители. Она стала цветным фоном всей моей жизни; стоило мне только поднять глаза, что бы я ни делал — ел, гулял, разговаривал или медитировал, — ее необычная плоская вершина всегда была передо мной на улице или в окне. Она неотвратима в этой местности. Странные ее чары притягивают меня все неизбежней. Я задумываюсь, уж не этот ли необычный одинокий пик очаровал меня. Местное предание говорит, что она полностью пуста и внутри нее живут великие духи, невидимые глазу смертных. Я отвергаю этот рассказ, как детскую сказку. Но одинокий холм держит меня в могучем рабстве, хотя я видел холмы куда привлекательнее. Этот изломанный кусок природы, с красными валунами, раскиданными в беспорядке повсюду на его склонах, блистающими тусклыми огнями на солнце, обладает сильным характером и излучает ощутимое влияние, внушая благоговейный страх.