Только здесь мы вторгаемся уже в особый, тонкий раздел химии — биохимию. Развитие этого раздела науки раскрыло перед нами необычайные возможности. Я расскажу вам о них немного.
Ну вот, к примеру. Когда биохимикам удалось подобрать соответствующие вещества, подобные пенициллину, действующие на все виды болезнетворных бактерий, болезни, этот бич человека, отступили навсегда. В нашей стране туберкулез давно отошел в область преданий. Даже такая трудно излечимая болезнь, как рак, от которой во всем мире ежегодно умирало свыше миллиона человек, — даже эта болезнь теперь побеждена.
А в сельском хозяйстве химия вершит дела не менее чудесные. Вот простейший пример. Опыление почвы химическими веществами, специально подобранными для уничтожения тех или иных сорняков, позволило производить химическую прополку полей. После химической обработки поля специальными препаратами с вертолетов хлеба растут и колосятся, а сорняки погибают навсегда.
Существуют на свете теплолюбивые бактерии, так называемые термофилы. Размножаясь с огромной быстротой, они выделяют значительное количество тепла. Когда-то люди удивлялись, почему происходит самовозгорание гниющих органических веществ, таких, как торф, солома. А это был результат кипучей жизнедеятельности теплолюбивых бактерий.
Ученые нашли применение этим свойствам микроорганизмов. На специальных очистительных станциях накапливаются городские отбросы. Они подвергаются воздействию теплолюбивых бактерий. Развиваясь с необычайной быстротой, микроорганизмы превращают отбросы в отличные удобрения. Количество выделяющегося при этом тепла так велико, что его используют для отопления городских построек и оранжерей.
Своеобразную оранжерею можно создать непосредственно в поле. В толщу земли засыпается слой удобрения с развивающимися в нем теплолюбивыми микроорганизмами. Сельскохозяйственные культуры растут в удобренной почве, которая постепенно согревается до наиболее выгодной температуры. Такому подогреваемому полю не страшны весенние заморозки. Два урожая в год можно выращивать с помощью теплолюбивых бактерий в средней полосе нашей страны.
Демин подошел к окну.
— Взгляните сюда! — воскликнул он. — Этот густой сад, поднявшийся на крыше ближайшего дома, вряд ли выглядел бы так без вмешательства нашей химии. Видите, эти могучие кроны, тяжелые плоды? Они выращены здесь, в городских условиях, с помощью специальных ростовых веществ и удобрений.
Музыкальная радиопередача окончилась. Диктор рассказывал последние известия по стране. Слушая их, Демин вновь повернулся к окну и начал вглядываться в ночной силуэт уже засыпавшего города.
Следуя за другом, я подошел к окну и отодвинул полупрозрачную золотистую штору. Она была отлита из одного куска тончайшего целлофанового кружева с замысловатым рисунком.
Передо мной за окном раскрывался широкий мир, созданный умелыми руками народа, — мир, лучшие природные качества которого развивались по воле человека, вооруженного научным знанием. То, что природа не в силах была создать, было воссоздано человеком — преобразователем природы. Это была наглядная картина того, как в упорной борьбе с природой за ее усовершенствование победил человек. О новых и новых победах советских людей неторопливо говорил диктор. Я невольно потянулся к Демину и крепко пожал ему руку. Он ответил мне таким же рукопожатием.
Глава четвёртая,
ЗНАКОМЯЩАЯ
С «РАЗУМНЫМИ» МАШИНАМИ
Над Москвой стоял один из тех золотых сентябрьских дней, которые бывают в средней полосе России в самый разгар короткого бабьего лета.
В эти дни особенно чувствовалось, как за последние годы смягчился климат столицы.
Это произошло после того, как широкая полоса зеленых насаждений охватила город со всех сторон. Она вошла и на его улицы, дворы. Искусственно созданные водные пространства подступили к пригороду с севера и юга. Город лежал в прохладном кольце зелени и воды, оберегавших его от летнего зноя.
— Я люблю эти светлые дни, полные запаха городских цветов и разогретого осенним солнцем камня строений.
Давно очищенный от дыма и душного привкуса перегорелого бензина, легкий городской ветер шелестел сочной листвой скверов и бульваров. Казалось, он вобрал в себя запахи последних цветов и уже тронутой желтизною городской зелени.
— Как хорошо, что мы пошли пешком! — вывел меня из задумчивости Прокофьев.
Недавно он прилетел в Москву в командировку со своего степного металлургического комбината, где постоянно работал. Все волновало и умиляло его.
Избегая метро, он пользовался каждым удобным случаем, чтобы еще и еще раз ближе посмотреть преображенную за последние годы столицу.
Разговаривая, мы шли с ним вдоль улицы. Инженер обещал мне показать автоматический завод, где некогда начинал свою техническую деятельность.
— Вот что значит — город полностью перешел на электрическое снабжение, — говорил Прокофьев. — Столица совершенно освободилась, если можно так сказать, от процессов горения. Мало говорить о городском транспорте. Все заводы пригородов, и те существуют теперь исключительно на электропитании. А ведь когда-то воздух в черте города был в значительной степени загрязнен дымом и чадом заводов, мастерских и автомашин…
— Да, но не забывайте, дорогой мой, — перебил я Прокофьева, — что для подобного перехода нужно было построить Куйбышевскую и Сталинградскую электростанции, а также соединить их высоковольтной линией с Москвой. Нужно, чтоб станции перебрасывали в столицу свои десять миллиардов киловатт-часов энергии в год, создав тем самым изобилие электричества. Наконец, нужно было так перепланировать жилые и производственные районы города, так переплести их зелеными зонами насаждений, чтобы они стали здоровыми и красивыми районами, не чуждыми, а органически необходимыми друг другу. Глядите, — указал я в сторону жилого квартала: — здесь люди живут, занимаются искусством. А в производственном районе, люди работают. Они удовлетворяют свою замечательную потребность трудиться. А ведь труд их — это тоже творчество. Переходя из жилой зоны в производственную, люди как бы логически переключаются от одного вида творчества к другому.
Мы остановились на широком перекрестке двух городских магистралей.
Стремительные, ровные, как стрелы, оперенные густой полосой зелени, цветов и кустарников, магистрали пересекались в разных плоскостях. Взметнувшись в воздух, верхняя магистраль как бы застыла в этом прыжке, неся на своих плечах подвижной груз автомобилей. Транспорт нижнего пути на мгновение скрывался в коротком отрезке тоннеля, чтобы вновь вырваться на простор улицы. С легкого пешеходного моста мы рассматривали мчавшиеся внизу потоки электромобилей.
Разделенные посредине зеленым газоном, разноцветные потоки машин двигались навстречу друг другу. Что-то театральное, почти сказочное было в этом согласованном движении автомобилей. Ажурные конструкции пешеходных переходов перепоясывали в некоторых местах улицу, нисколько не нарушая головокружительного бега машин. Все это было внизу, под нами. Но такая же магистраль, проложенная по просторному путепроводу у нас за спиною, также утопала в зелени и цвела яркой окраской автомобилей.
Свободными полукружиями во все четыре стороны спускались с путепровода электромобильные переходы. Их наклонные эстакады простирались к нижнему пути.
По этим круто загнутым переходам, почти не снижая скорости, спускались и поднимались бесшумные экипажи.
Удивительная конструкция дорожного перекрестка была украшена зелеными скверами, искрящимися на солнце фонтанами, окружавшими серую гладь асфальта. Перекресток представлялся мне огромным листом клевера, наложенным на городской пейзаж.
Среди зелени и высоких домов четко выделялись винтообразные спуски. Да, это был действительно клеверный лист, состоявший из четырех симметричных лепестков. По их краю мчались автомашины. А он лежал на бурном перекрестке асфальтовых магистралей, допуская свободный переход транспорта в любых плоскостях и направлениях. Перекресток был безопасен и в то же время ни на секунду не задерживал движения. С легкого пешеходного мостка развернутое пересечение магистралей было видно как на ладони.