Тепловая закалка и закалка холодом при сверхнизких температурах жидкого воздуха, нитрирование и цементация, наконец поверхностная закалка деталей токами высокой частоты и целый ряд химических процессов были так включены в работу завода автомата, что стали естественными операциями любой из автоматических линий. А эти линии протянулись на сотни метров — от сырьевых складов до стендов обкатки новых двигателей.
Мы идем дальше, не в силах скрыть свой восторг перед высокой организацией одного из сложнейших производств.
И наконец мы поднимаемся с Прокофьевым в главную диспетчерскую завода. Она сосредотачивает в себе весь контроль и все управление производством. Суровое лицо Прокофьева помолодело и буквально светится от торжества.
— Видали? Вот это автоматизация! — неоднократно повторяет он, когда мы поднимаемся по лестнице.
Диспетчерская расположена в цилиндрическом помещении большого застекленного фонаря. Он поднят над главным сборочным цехом завода, символически как бы главенствуя над всем производственным процессом.
Десятки километров проводов и кабелей тянутся сюда со всех пунктов предприятия, раскинувшегося на огромной заводской территории.
Старший диспетчер, опытный, уже немолодой инженер, подводит нас к основному щиту. Здесь запечатлена вся многообразная схема организации автоматического завода. Я вижу главную линию со всеми ее ответвлениями и вспомогательные цехи.
Наглядно убеждаюсь в том, насколько прав был Прокофьев, который сравнивал завод-автомат с огромным деревом.
Я вижу на диспетчерской схеме десятки линий-ветвей.
Они примыкают к основному стволу сборочной линии — как бы срослись с ней. На щите отмечается все: производство деталей, запас их на узловых пунктах, выход готовой продукции.
Вот раздается звонок — и нервно пульсируют лампочки на одной из боковых ветвей.
Диспетчер подходит к щиту. Он нажимает кнопку соответствующего участка схемы и громко спрашивает:
— Товарищ Клементьев, что случилось с девятым автоматом? Почему выключили?
В ответ раздается голос дежурного по линии:
— Произвожу замену раскрошившегося сверла. Через минуту станок будет запущен… Линию не останавливаю.
Я засыпаю диспетчера вопросами:
— Скажите, как же вы учитываете износ инструмента? Ведь с обработкой каждой детали размер инструмента пускай на тысячные доли миллиметра, но все равно изменяется… Ведь недосмотри — и со временем рабочие размеры детали будут нарушены. А что произойдет, если одно звено линии все-таки выпадет? Часть линии придется выключить?
— Не беспокойтесь, — улыбается диспетчер, не отрывая глаз от схемы. — Весь инструмент автоматических линий так подобран по своей износоустойчивости, что его смену производят одновременно по всей линии в точно установленные сроки. Например, большинство режущего инструмента мы заменяем в перерыв, при общей наладке станков. Это происходит регулярно раз в сутки. Лишь некоторые напряженно работающие сверла и фрезы приходится заменять чаще — через двенадцать часов. Это время совпадает с малым перерывом работы линии. Правда, в короткие минуты нашим наладчикам и инструментальщикам работы хватает!.. — говорит диспетчер. — Ага, вот и станок наш включили! — восклицает он, когда глаза его замечают переставшую пульсировать лампочку. — Неожиданные поломки, как эта, например, с девятым автоматом, случаются редко. Однако в данном случае вы сами видите: мы не останавливаем линию. Ведь почти у каждого агрегата есть свой аварийный запас деталей. Эти детали питают линию во время вынужденного выхода из строя станка…
— Ну, а дальше? — спрашиваю я. — Продукция получена… Куда же идут готовые двигатели?
Диспетчер подводит меня к окну. В лучах осеннего солнца я вижу застекленные крыши корпусов, перемежающиеся с зеленью заводского парка.
Диспетчер указывает мне на продолговатое здание с полукруглой прозрачной крышей:
— Это автосборочная линия нашего завода. Главный автоматический конвейер всего предприятия. На него работает несколько таких цехов, как наш. Здесь собирают автомобили.
Когда через несколько часов мы вышли с Прокофьевым из заводских ворот, меня все еще не покидало волнующее чувство.
— Вы понимаете, — говорю я Прокофьеву, — что поражает меня на заводе в первую очередь? Это не просто замена человеческого труда работой машин, а, скорей, качественно новая замена, осуществленная на заводе-автомате…
— Вы правы, — перебивает меня Прокофьев. — Создав автоматическую линию, мы не просто заменили людей механизмами. Мы построили машины, которые в состоянии делать то, что сам человек сделать не сумеет, о чем он может мечтать.
Возле безлюдной автоматической линии вы все время незримо ощущаете сотни людей, вложивших свой труд, свою мысль в создание этой цепочки разумных машин.
Машины-автоматы, созданные благодаря человеческому сознанию, стали сильнее и расторопнее своих творцов. Раскрепостив человека от грубого физического труда, они дали волю нашему разуму для еще более смелых творческих дерзаний. Вот современная аналитическая машина, электроинтегратор например, облегчает труд ученых-исследователей. У нас на заводе с его помощью мы определяем свойства металла в зависимости от химического состава. Он дает окончательный результат в течение нескольких мгновений. Обычный расчет такого типа потребовал бы работы целой бригады расчетчиков в течение нескольких дней, а то, пожалуй, и недель. Это уже не простая машина-автомат. Это, если хотите, «думающая машина»…
— Но цель использования «думающих машин», по-моему, та же, — продолжаю я мысль Прокофьева: — это раскрепостить человеческое сознание от утомительных и однообразных расчетов, с тем чтобы способствовать дальнейшему творческому развитию личности.
Глава пятая,
В КОТОРОЙ ЧИТАТЕЛЬ СОВЕРШИТ
ПУТЕШЕСТВИЕ ВГЛУБЬ ЗЕМЛИ
Послушайте, — обратился ко мне Демин, когда впереди над заснеженным горизонтом показались высокие стальные цилиндры газохранилищ комбината, — а не показать ли вам сначала, как мы проникли под землю? Поверните машину направо, вон к тем металлическим вышкам, что стоят в полукилометре от дороги… Там мы как раз закладываем новую шахту.
Я согласился не только потому, что знал неуступчивый характер моего друга, но и потому, что знакомство с энергохимическим комбинатом, действительно, лучше было бы начинать именно с осмотра шахт. Вместе с товарищем мы только что приехали на комбинат: я — чтобы ознакомиться с его устройством, Демин — для того чтобы повидаться с молодыми практикантами института, в котором он работал.
Был солнечный зимний день. Навстречу нам бежали голубые тени подернутых снегом елей. Согретая теплым, уже поднимающимся к весне солнцем, подтаивала снежная кромка боковин асфальтового шоссе.
На аэродроме, где мы высадились из московского самолета, нам предоставили небольшую автомашину. Оборудованная легкой газовой турбиной, машина была чрезвычайно проста в управлении. Я решительно выговорил у Демина право сесть самому за руль.
Я вывел автомашину с магистрали, по которой мы ехали, на гладкую прямую дорогу. Она вела к стальным ногам больших решетчатых вышек, поднимавшихся в стороне от основного пути. Кабина, со всех сторон застекленная и установленная в средней части каждой вышки, была залита ярким солнечным светом. Рядом со стальными ногами этой конструкции, возведенной из металла и стекла, примостились какие-то вспомогательные помещения. Квадратные бассейны, подернутые слоем коричнево-серого льда, правильными прямоугольниками располагались около вышек. Электрические провода соединяли между собой эти казавшиеся на первый взгляд старинными сооружения и тянулись куда-то вдаль, к заснеженной линии горизонта.
Я беглым взглядом останавливался на деталях вышек, на штабелях стальных труб, сложенных неподалеку, на бетонных кольцах, правильными рядами стоявших вдоль дороги.