Наши герои довольно долго бежали, еле переводя дух, молча, не произнося ни слова. Они распарились, крупные капли пота выступили у них на лицах. Сендерл стал понемногу отставать и сопел, как гусь.
— Скорее, скорее, Сендерл! — подбадривал Вениамин и неустанно несся вперед, точно богатырь, препоясавший чресла свои и ринувшийся в бой с луком и стрелами в руках.
— Ради бога, Вениамин, душу мою пожалей! — взмолился Сендерл. — Сил моих больше нет гнаться за тобой! Ты бегаешь, не сглазить бы, как олень по горам, как козел впереди стада.
— Быстрее, быстрее, Сендерл! — не унимался Вениамин и бежал вперед, гордый своей прытью. — Видишь, Сендерл, я готов бежать и бежать хоть на самый край света!
— Но к чему, скажи на милость, так торопиться? — спросил Сендерл. — Уверяю тебя, что мы не опоздаем. Если же и прибудем туда на день или даже на несколько дней позже, тоже беда невелика! До светопреставления еще далеко. Земля, как я слышал, продержится до седьмого тысячелетия, еще добрых несколько веков…
— Скорее, скорее, Сендерл, жаль время терять! Чем скорее мы выберемся из этих мест, тем лучше! Потрудись, Сендерл, постарайся! Ничего! Зато, когда прибудем на место, ты разомнешь косточки, будешь вольно дышать и жить как вельможа!
— Ты, конечно, прав, Вениамин. Тебе хочется поскорее, пусть будет по-твоему. Я не спорю. Но что поделаешь с ногами, с моими ногами?
Вениамину пришлось уступить и немного замедлить шаг.
Когда солнце вышло из своего шатра и стало сильно припекать, наши усталые странники свалились возле рощи, в стороне от дороги. Они взмокли, тяжело дышали и никак не могли прийти в себя. Свежие синяки на лице у Сендерла разопрели от зноя и причиняли мучительную боль, точно его иголками кололи.
Передохнув, Вениамин и Сендерл первым долгом достали свои талесы и филактерии и принялись за молитву. Вениамин молился горячо и при этом истово раскачивался. Ему бы следовало после этого рюмочку поднести, да где уж там было думать о таких вещах! Хоть бы хлеба кусок! Голод давал себя знать, аппетит от ходьбы разыгрался не на шутку. Вениамин готов был вола съесть, а тут, как назло, ни крошки хлеба.
Вениамин озирался по сторонам, хрустел пальцами, зевал, почесывался, причмокивал языком, приговаривал: «Та-та!» — теребил пейсы и бородку, снова почесывался, снова издавал какие-то нечленораздельные звуки… Наконец надумал: извлек из узелка небольшую книжицу, стал заглядывать в нее и что-то бормотать нараспев.
— Сендерл! — прервал он вдруг молчание. — А знаешь ли ты, что я читаю? Знаешь ли ты, почему я это читаю нараспев?
— Ты, верно, голоден! — простодушно высказал предположение Сендерл.
— Тоже сказал! — ответил Вениамин. — А если и голоден, — что из того?
— То-то и оно! Оттого и запел! — сказал Сендерл. — Есть такая поговорка: «Коли жид спiва? Коли вiн голодний…» Ты, Вениамин, пой, если тебе так нравится, пой себе, а я тем временем займусь кое-чем другим.
Сендерл сунул руку в свой узел и вытащил оттуда торбу.
— Нет, не знаешь ты, не понимаешь, Сендерл, почему я это делаю, — снова сказал Вениамин. — Сейчас я объясню тебе, глупенький, в чем тут смысл.
Но Сендерл был занят своим делом: он не спеша развязывал торбу. Вениамин заглянул в нее и почувствовал, как тепло разливается по всему его телу. В торбе было полным-полно всякого добра: огрызки хлеба, куски субботнего пирога, огурцы, редиска, лук и чеснок! Сендерл, совсем как добрая хозяйка, предусмотрительно наготовил всего и еще больше прежнего вырос в глазах Вениамина. Он радовался в душе, что всевышний послал ему такого прекрасного спутника. «Господь послал мне Сендерла, — думал он, — так же, как посылал манну небесную[16] сынам Израиля в пустыне».
После того как они подкрепились, Сендерл сложил остатки пищи в торбу и сказал:
— Этого нам хватит еще на раз, а торба пригодится на тысячу раз, на всю нашу жизнь. С нею мы, даст бог, будем по миру ходить. Ничего! Господь бог не без милости!
Сказочную скатерть-самобранку, которая по первому велению сама на стол собирает, нам, евреям, заменяет торба. Много, очень много людей всю свою жизнь удивительно легко кормятся при помощи торбы и оставляют ее в наследство своим детям, внукам и правнукам. Торба по сути дела всюду одна и та же, но у людей разных классов она обретает разное обличив и название. У простого люда — это обыкновенная торба, холщовый мешок, у людей высокопоставленных — это кубышка, всяческие общинные поборы, священнослужительство, благодетельство за чужой счет, благотворительная кружка, мирские денежки, ссудная касса, сочинительская болтовня и тому подобное. Но все это на самом деле только торбы, настоящие еврейские торбы…
16
Манна небесная — согласно библейскому мифу, пища, падавшая с неба для древних евреев во время их странствования в пустыне.