— Ай-яй-яй! — поражался Сендерл. — Ведь это же ужас, честное слово, какой огромный город! Но скажи на милость, Вениамин, откуда берутся такие большие города? Зачем людям тесниться в одном месте, как сельдям в бочке? Разве мало места на земле? Ведь есть, наверно, что-то такое, что заставляет людей отрываться от земли и устремляться в небо, ввысь, на верхние этажи? Уж не оттого ли это, что душа человеческая в небесах зародилась и поэтому тянет человека туда, хочется ему, бедняге, расправить крылышки и витать в вышине… А что говорят по этому поводу твои философы, Вениамин? Не встречались ли тебе суждения на этот счет в твоих философских книгах?
— Видишь ли, — отвечал глубокомысленно Вениамин, — что касается философии, то имеется подробное толкование и по этому поводу. Мне как-то однажды пришлось заняться этим у нас в синагоге, за печью… Таким образом был решен талмудический вопрос о ниспосланных нам десяти мерах нищеты, а также было объяснено изречение о том, что весь мир исполнен зла. Но сейчас я это тебе растолкую на основании Библии. Ведь ты, Сендерл, Пятикнижие учил? Там сказано, что вначале, в древние времена, наши предки жили в шатрах. Но во время вавилонского столпотворения все люди собрались в одно место и стали делать кирпичи, а потом строить город с высокими домами, упирающимися в небо. Однако в разгар работы на людей нашло затмение, началась кутерьма, суматоха, они перестали понимать друг друга, и все пошло кувырком… Хорошо еще, что бог их тут же разогнал, и люди зажили как прежде, стали дышать свободно, и мир снова воспрянул. Но грех столпотворения не искуплен по сей день. С тех пор и осталась у людей страсть тесниться, жаться, строить высокие дома, создавать себе славу, устремляться в небо… Помнишь, как сказано в Библии? «Что ты ко мне пристал, как злыдень? — говорит Авраам Лоту. — Зачем твоим людям ссориться с моими из-за пяди земли? Ведь весь мир открыт пред тобою, ступай куда хочешь, и давай забудем об этом!..»
Не успел, однако, Вениамин окончить свою тираду, как послышался зычный окрик пароконного извозчика, который, наехав сзади, чуть не огрел их оглоблей.
— Эй вы, бродяги! — крикнул извозчик, замахиваясь кнутом. — Чего ползете точно раки, — ко всем чертям! Дорогу загораживаете?! Бездельники! Чучела гороховые!
Наши герои с перепугу бросились врассыпную, кто куда.
Сендерл наскочил на столб, ушибся и растянулся во весь рост на земле, а Вениамин впопыхах наткнулся на торговку, несшую корзину с яйцами. Яйца разбились, и над Вениамином разверзся ад кромешный: торговка метала громы и молнии, осыпала его руганью и проклятиями, хотела дать, вернее, дала ему звонкую пощечину и, судя по всему, имела горячее желание вцепиться ему в волосы… Короче говоря, Вениамину основательно влетело. Еле живой он вырвался из рук разбушевавшейся торговки и бежал в переулок, где к нему вскоре присоединился и Сендерл.
— Вот тебе и большой город! — сказал Сендерл, вытирая полою пот со лба и щек. — Тут не стой, там не ходи! Черт их ведает!
— Это тянется со времен столпотворения! — ответил Вениамин, тяжело дыша. — Все, что ты видишь здесь, это то же столпотворение, — та же сумятица и неразбериха, воровство и разбой…
— А пропади оно пропадом! — выругался Сендерл. — Пойдем, Вениамин, отдохнем! На тебе лица нет, ты ужасно выглядишь! И щека у тебя почему-то горит, черт бы побрал эту ведьму! Вытри, пожалуйста, лицо! Чертова баба, видать, желтком тебя измазала.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
В одной из тетеревских молелен горячо обсуждалась тогдашняя Крымская война. Запечье раскололось на различные партии. Каждая партия имела своего президента и свое политическое направление.
Хайкл Башковитый и его последователи были поглощены «тетей Витей»[21]. Они разбирали ее по косточкам и разоблачали все ее хитрости и штучки.
В свое время Хайкл был, с позволения сказать, часовым мастером, умел лучше всех прокатывать мацу зубчатым колесиком, не знал себе равных по части строительства шалаша к празднику кущей. Никому не удавалось так ловко использовать при этом строительстве доску для раскатывания теста, лопату, скамью и поломанную птичью клетку. Поэтому, когда при обсуждении затрагивались вопросы технические, спорщики из уважения к нему говорили:
— Это уже по его части, Хайкл знает…
Хайкл постоянно рассказывал удивительные вещи об умопомрачительных английских машинах, так что у слушателей волосы вставали дыбом. А если кто-нибудь из слушателей прерывал его рассказ вопросом, желая понять, в чем секрет машины, Хайкл тут же объяснял Есе очень просто некоей пружинкой и при этом делал такую мину и так сладко улыбался, точно разрешал все недоумения и раскрывал глаза своим слушателям. Вообще, «пружинкой» Хайкл объяснял решительно все: часы, телеграф, игральный ящик и все прочие механизмы и изобретения на свете. И только Ицика Простака никогда не удовлетворяли «пружинки» Хайкла. Он усматривал в этом некое вольнодумство и насмешливо замечал: