Мёллер поразмыслил и медленно продолжал:
— Если идея вам нравится, возможно, удастся даже устроить, чтобы сеньора Галлиндо провела эти шесть недель с вами.
Грэхем покраснел.
— О чем вы, черт побери?
Мёллер пожал плечами:
— Бросьте, мистер Грэхем! Я не слепой. Если предложение вас оскорбило — покорно извиняюсь. Если же нет… Думаю, не стоит упоминать, что вы там будете единственным пациентом. Медицинский персонал — я, Банат, еще один человек да несколько слуг — будет вести себя скромно и ненавязчиво, за исключением случаев, когда вы станете принимать гостей из Англии. Впрочем, это можно обсудить потом. Так что вы думаете?
Грэхем собрался с духом и нарочито спокойно ответил:
— Я думаю, что вы блефуете. Неужели вам не приходило в голову, что я не такой дурак, каким кажусь? Я доложу о нашем разговоре капитану. Когда мы прибудем в Геную, полиция начнет расследование. Мои документы неподдельные — в отличие от ваших и Баната. Мне скрывать нечего, вам с Банатом — много чего. Вы считаете, что я из страха соглашусь принять ваш план, но вам меня не убедить. И рот мне не заткнуть. Я и правда очень испугался. Последние сутки выдались не из приятных. Полагаю, все это были ваши попытки привести меня в «подходящий настрой». Но они не сработали. Я боюсь, для страха есть причины. Только я пока в своем уме. Вы блефуете, Мёллер, — вот что я думаю. А теперь убирайтесь.
Мёллер не шелохнулся. Тоном хирурга, озабоченного непредвиденными осложнениями, он промолвил:
— Да, я опасался, что вы меня неправильно поймете. Жаль. — Он взглянул на Грэхема. — И к кому же вы сперва пойдете со своей историей? К эконому? Третий помощник мне рассказывал о вашем любопытном поведении. Вы несли какой-то бред, будто месье Мавродопулос — преступник по имени Банат и хочет вас убить. Капитан и команда изрядно позабавились. Но даже самые смешные шутки надоедают, если их повторять. Когда вы заявите, что я тоже преступник и тоже намерен вас убить, — поверить будет еще сложнее. Помнится, для такого помешательства есть особый медицинский термин. Полно, мистер Грэхем! Вы же говорите, что вы не дурак. Так и ведите себя соответственно. Неужто вы считаете, что я бы говорил вам все это, если бы верил, что вам удастся поставить меня в такое неловкое положение? Надеюсь, нет. И видеть слабость в моем нежелании убивать вас тоже нелепо. Если, по-вашему, лежать в канаве с пулей в спине лучше, чем отдыхать шесть недель на вилле в Лигурийской Ривьере, — это дело вкуса. Но не обманывайтесь, пожалуйста: одно из двух непременно произойдет.
Грэхем мрачно улыбнулся:
— А ваша небольшая проповедь насчет патриотизма должна смягчить угрызения совести, которые я испытаю, соглашаясь с неизбежным. Понятно. Извините, но номер не пройдет. Я все еще думаю, что вы блефуете. Признаю, блефовали вы отменно. Вы меня встревожили. На миг мне действительно показалось, будто, словно герою в мелодраме, придется выбирать — умереть или поступиться гордостью. Но по-настоящему выбор, конечно, стоит между здравым смыслом и тем, чтобы идти на поводу у страха. Что ж, мистер Мёллер, если вам нечего больше сказать…
Немец медленно поднялся на ноги и невозмутимо произнес:
— Да, мистер Грэхем, мне нечего больше сказать. — Он помолчал в нерешительности, затем снова сел. — Хотя нет. Я передумал и скажу вам кое-что еще. Обдумав мое предложение спокойно, вы можете прийти к выводу, что вели себя глупо и что я говорил искренней, чем вам показалось. Если честно — я не сильно на это рассчитываю. Вы безобразно самоуверенны. Но если вы все-таки решитесь, как вы выразились, «пойти на поводу у страха», я должен вас предостеречь.
— Против чего?
Мёллер улыбнулся:
— Среди множества вещей, о которых вам неизвестно, есть и такая: полковник Хаки счел нужным усадить на корабль одного из своих агентов, чтобы за вами присматривать. Вчера я усиленно пытался привлечь к нему ваше внимание, но безуспешно. Соглашусь, Ихсану Куветли недостает обаяния, но он славится сообразительностью. Если бы не его патриотизм, он мог бы разбогатеть.
— Вы что, пытаетесь мне сказать, что Куветли — турецкий агент?
— В точности так, мистер Грэхем! — Бледно-голубые глаза сузились. — Именно поэтому я зашел к вам сегодня, а не завтра вечером — мне хотелось побеседовать с вами прежде, чем он вам откроется. Он, видимо, до этого дня не знал, кто я такой. Но сегодня вечером он обыскал мою каюту. Должно быть, подслушал, как я говорю с Банатом, — переборки между каютами здесь очень тонкие. В любом случае, осознав, в какой вы опасности, он скорее всего решит, что настало время войти с вами в контакт. Видите ли, мистер Грэхем, он опытен и не допустит той ошибки, которую совершаете вы. Он связан долгом и, без сомнения, разработает какой-нибудь сложный план, позволяющий вам безопасно добраться до Франции. Так вот, я хочу вас предостеречь: не сообщайте Куветли о моем предложении. Если вы все же решитесь его принять, едва ли агент турецкого правительства промолчит о нашем маленьком договоре. Понимаете, о чем я? Посвятив Куветли в нашу тайну, вы отрежете единственную оставшуюся у вас возможность вернуться в Англию невредимым. — Он слабо улыбнулся. — Грустно будет, не правда ли? Вот теперь у меня все. — Мёллер снова встал и направился к двери. — Доброй ночи, мистер Грэхем.
Дверь закрылась; Грэхем опустился на койку. В висках стучала кровь, словно после бега. Время для блефа прошло. Пора решать, как поступить. Надо подумать — спокойно и трезво.
Только думать спокойно не удавалось. Мысли путались. Отвлекала тряска корабля. Не померещился ли весь разговор? Но на постели, там, где сидел Мёллер, оставалась вмятина; в воздухе висел дым от его сигареты. Кто раньше мерещился Грэхему, так это Халлер.
Сейчас Грэхем чувствовал скорее стыд, чем страх. К страху он уже почти привык — к тому, что в груди давит, сердце учащенно бьется, живот выворачивает, а по спине бежит холод. Все это даже каким-то странным, ужасным образом придавало сил: Грэхем чувствовал, что борется с врагом — опасным, но менее умным — и шанс победить есть. Теперь он понял, как ошибался. Враг только посмеивался над ним исподтишка. Грэхем сидел рядом с «Халлером», ни о чем не подозревая, и вежливо слушал, как тот зачитывает наизусть выдержки из книги. Нет предела человеческой глупости! Мёллер и Банат видели Грэхема насквозь, от них не укрылись даже заигрывания с Жозеттой — наверно, даже и поцелуй. И будто для того, чтобы окончательно его унизить, именно Мёллер сообщил, что мистер Куветли — турецкий агент, получивший задание защитить Грэхема. Куветли! Забавно. Жозетта бы посмеялась.
Грэхем вдруг вспомнил, что пообещал возвратиться в салон. Жозетта, должно быть, волнуется. К тому же в каюте душно; свежий воздух поможет мыслить яснее. Грэхем встал и накинул пальто.
Хозе и Банат до сих пор играли в карты: Хозе — чрезвычайно внимательно, словно подозревал Баната в мошенничестве; Банат — невозмутимо и хладнокровно. Жозетта, откинувшись на стуле, курила. Грэхем потрясенно осознал, что вышел отсюда меньше получаса назад. Удивительно, как много может измениться за такой короткий срок. Все вокруг ощущалось по-другому. Грэхем стал замечать в комнате вещи, которых не видел раньше: медную табличку с выгравированным названием фирмы, построившей корабль; пятно на ковре; стопку старых журналов в углу.
Секунды две Грэхем стоял, глядя на табличку. Матисы и итальянцы, занятые чтением, не обратили на него внимания. Взглянув на Жозетту, он увидел, что она поворачивает голову, чтобы вновь следить за игрой. Она его заметила. Грэхем пересек комнату и вышел через другую дверь на палубу.
Скоро Жозетта выйдет, чтобы узнать, удалось ли ему похитить пистолет. Грэхем не спеша прохаживался по палубе, думая, что́ ей ответит, расскажет или нет про Мёллера и его предложение. Да, расскажет. Она заверит Грэхема, что все в порядке, что Мёллер блефовал… Но что, если не блефовал? «Ради этого они готовы на что угодно. Понимаете? На что угодно!» Хаки ни словом не обмолвился про блеф. Рана под запачканными бинтами на правой руке не походила на блеф. А если Мёллер не блефовал — что же делать?