— Как раз по фигуре, — сказала толстуха, — вы можете даже его не снимать.
— Да, пожалуй, я пойду в нем, — небрежно согласилась я.
Но мое лицо в зеркале показалось мне жалким и испуганным.
За платье и пальто я отдала восемь гиней[14]. Потом вошла вторая сестра, неся две шляпы — темно-синюю и белую бархатную. Они обошлись мне в две гинеи.
Когда я вынула деньги, чтобы расплатиться, тощая мисс Коэн сказала:
— У меня есть прелестное маленькое вечернее платье, оно сшито как будто специально для вас.
— В другой раз, — сказала я.
— Если платье вам понравится, совсем не обязательно платить за него сразу, — предложила она.
Я отрицательно покачала головой.
Толстуха улыбнулась:
— Теперь я вас припоминаю. Мне показалось знакомым ваше лицо. Это не вы приходили с мисс Гейнор, когда она примеряла костюм? С мисс Лори Гейнор?
— Да-да, — подтвердила тощая, — я тоже припоминаю. Как поживает мисс Гейнор?
Толстая мисс Коэн сказала:
— На следующей неделе мы получим новые платья. Последние парижские модели. Приходите посмотреть на них, а если не сможете заплатить сразу, мы обязательно что-нибудь придумаем.
Улицы в тот день казались совсем другими, — так отражение в зеркале отличается от реальности.
Я перешла дорогу и купила туфли в магазине Джейкоба. Потом купила нижнее белье и шелковые чулки, и у меня осталось семь фунтов.
Я снова почувствовала, что больна. При каждом вздохе начинало колоть в боку. Взяв такси, я вернулась на Джадд-стрит.
Камин не был разожжен. Я разложила на постели свое новое нижнее белье и рассматривала его, когда хозяйка вошла в комнату, неся ведерко с углем и растопку.
Я сказала:
— Как хорошо, что вы собираетесь разжечь камин. Мне нездоровится. Не могли бы вы приготовить мне чаю?
— Похоже, вы думаете, что я здесь только для того, чтобы ублажать вас, — заметила она.
Когда она вышла, я вытащила письмо из сумочки и перечитала его очень внимательно, фразу за фразой. «Он ничего не пишет о том, что хочет увидеться со мной вновь», — подумала я.
— Вот ваш чай, мисс Морган, — сказала хозяйка, — и я попрошу вас подыскать себе другую комнату к субботе. Эта комната будет занята с воскресенья.
— Но почему же вы не предупредили меня об этом, когда сдавали ее?
Она повысила голос:
— Мне не нравится, как вы ведете себя, если вам так хочется знать, и мой муж тоже этого не одобряет. Крадетесь в свою комнату в три часа утра! А на следующий день до десяти не можете одеться. Я все видела.
— Но я вернулась вовсе не в три часа! Это неправда!
— Еще никто не называл меня лгуньей, — возмутилась она. — Если вы еще посмеете мне дерзить, я позову мужа, и он скажет вам все, что о вас думает.
В дверях она остановилась и сказала:
— Я не потерплю в своем доме никаких гулящих девиц, понятно?
Я не ответила. Сердце так стучало, что меня затошнило. Я легла и стала думать о том, как болела во время гастролей в Ньюкасле, и о комнате, которая была у меня там, и еще о рассказе, в котором комната становится все меньше и меньше и наконец ее стены стискивают тебя, раздавив насмерть. Он назывался «Железный саван»[15]. Это был не рассказ По, а еще страшнее. «Надо же, эта проклятая комната тоже становится все меньше и меньше», — подумала я. И вспомнила о вереницах домов снаружи, грязных, убогих и совершенно одинаковых.
Потом я взяла листок бумаги и написала:
«Спасибо за вашу записку. Я выходила и сильно простудилась. Не могли бы вы зайти проведать меня? И лучше поскорее, сразу же, как только получите это письмо. Если, конечно, захотите. Моя домохозяйка может не пустить вас ко мне, но она пустит, если вы скажете, что вы мой родственник Пожалуйста, приходите».
Я вышла и опустила письмо в почтовый ящик. Потом приняла хинин. Было около трех часов. Когда я снова легла, мне стало так плохо, что было уже все равно, придет он или нет.
Это Англия, и я нахожусь в прекрасной чистой английской комнате, где нет ни пылинки под кроватью.
Стемнело, но я не могла подняться, чтобы зажечь газ. Я ощущала на ногах пудовые гири и не могла пошевелиться. На родине в те дни, когда у меня случалась лихорадка, жалюзи держали опущенными, но солнечный свет проникал сквозь щели и полосками лежал на полу. Стены в комнате были некрашеными. На деревянных панелях были неровности, сучки, и на одном из них сидел таракан и медленно водил усами. Я не могла пошевелиться. Просто лежала и смотрела на него. Я думала:
15
«Железный саван» — Анна права в своих сомнениях рассказ «Железный саван» (The Iron Shroud, 1830) принадлежит перу не Эдгара По, а Уильяма Мадфорда (1782–1848), автора готических новелл. И все же Анна (разумеется, волей Джин Рис) недаром вспоминает Эдгара По: как полагают историки литературы, в новелле По «Колодец и маятник» (The Pit and The Pendulum, 1843) действительно видны следы влияния рассказа Мадфорда «Железный саван».