Мужчина и девушка целовались, прислонившись к ограде на Брюнсвик-сквер. Они неподвижно стояли в тени, их губы были сомкнуты. Они напоминали жуков, прилипших к ограде.
Я вынула из сумочки зеркальце и рассматривала себя, пока не подъехало такси.
Ну нельзя же всегда выглядеть грустной. Просто вспомни какую-нибудь смешную историю, ладно?
Но единственная смешная история, которую я помнила, была про приходского священника. Он рассмеялся и сказал:
— У вас шпилька торчит из прически, и это портит вашу безупречную внешность.
Когда он поправлял шпильку, его рука коснулась моего лица. Я попыталась собраться с мыслями и напомнить себе, что вначале он мне не понравился. Но ведь это было так давно, подумала я, и прекратила свои попытки.
— Доктор Эймс замечательный, — сказала я, — он в два счета справился с хозяйкой.
Я все еще чувствовала на лице его прикосновение.
— Вы часто болеете зимой? — спросил он.
— Да, прошлой зимой так тоже было, — ответила я, — а в первую зиму я совсем не болела. Я даже не слишком мерзла. Говорят, что так всегда бывает, — холод начинает пробирать тебя только на следующую зиму. Но прошлой зимой у меня был плеврит, и компания из-за этого оставила меня в Ньюкасле.
— Одну? — сказал он. — Это никуда не годится!
— Да, — согласилась я, — ничего хорошего. Я там пробыла три недели, а казалось — сто лет.
Я не чувствовала вкуса пищи, которую ела. Оркестр играл Пуччини[16] и еще какие-то мелодии, которые я как будто уже слышала когда-то. На своем лице я все еще ощущала прикосновение его пальцев. Я все время старалась представить себе его жизнь.
Мы вышли на улицу. Такси, и фонари, и люди, спешившие мимо, стали двоиться, как будто я была пьяна. Мы остановились у его дома на Грин-стрит[17]. Мне показалось, что темные окна смотрят на меня настороженно и недружелюбно.
— Я ждал от вас письма всю неделю, — сказал он, — а вы так и не написали. Почему?
— Мне хотелось узнать, напишете вы мне или нет, — ответила я.
Обтянутый ситцем диван был мягким. На ткани был рисунок из мелких голубых цветов. Он положил руку мне на колено, и я подумала:
«Да… да… да…» Иногда так бывает — все исчезает куда-то, остается одно только это мгновенье.
— Когда я послал вам деньги, я совсем не думал… совсем не надеялся, что увижу вас опять, — сказал он.
— Знаю, но мне захотелось увидеть вас снова, сказала я.
Потом он вдруг заговорил о моей девственности, и это чувство — как будто я сгораю — сразу исчезло, и мне стало холодно.
— Зачем вы об этом? — сказала я. — Зачем об этом вообще говорить? И совсем я не девственница, если вас это так волнует.
— Не обязательно говорить неправду.
— Я не говорю неправду, и потом, все это не имеет значения, — сказала я, — все это выдумки.
— О нет, это имеет значение. Это единственное, что имеет значение.
— Нет, не единственное, — сказала я, — все это чушь.
Он молча взглянул на меня, потом расхохотался.
— Вы совершенно правы.
Но я чувствовала себя так, будто кто-то вылил на меня ведро холодной воды. Когда он поцеловал меня, я расплакалась.
«Мне надо уйти, — пронеслось в голове, — где здесь дверь? Черт, запропастилась куда-то. Что происходит?» На мгновенье мне показалось, что я ослепла.
Очень осторожно он стал утирать мои слезы своим носовым платком, а я все твердила:
— Мне надо идти, мне надо идти.
Потом мы поднялись по лестнице еще на один пролет. Я шла, еле волоча ноги.
«Крадетесь вверх по лестнице в три часа утра», — так она сказала, — вот я и крадусь вверх по лестнице».
Я остановилась. Мне захотелось сказать: «Не надо, я передумала».
Но он засмеялся и сжал мою руку со словами:
— Что с тобой случилось? Не бойся. Пойдем.
Я еле переставляла ноги, как в тумане, руки были холодными как лед.
Когда я очутилась в постели, то первое, что я почувствовала, — это тепло, исходившее от него. Я прижалась к нему.
Ты всегда об этом знала, всегда помнила, а потом совершенно забыла, только помнила, что всегда об этом знала. Всегда — это сколько?
На вещах, разбросанных на туалетном столике, мерцали отблески огня, и я подумала: «Я потом всю жизнь, как только закрою глаза, буду видеть перед собой эту комнату».
Я сказала.
— Мне надо идти. Сколько сейчас времени?
— Половина четвертого, — ответил он.
— Мне нужно идти, — опять сказала я шепотом.
Он сказал:
— Почему ты такая грустная. Моя любимая не должна грустить.
16
Пуччини — Джакомо Пуччини (1858–1924), итальянский композитор, его оперы «Манон Леско» (1892), «Богема» (1895), «Тоска» (1899), «Мадам Баттерфляй» («Чио-Чио-сан», 1903), «Девушка с Запада» (1910), «Турандот» (завершена Ф. Альфано в 1925 г.) и другие отмечены тонким лиризмом и психологизмом, реалистичностью ситуаций и характеров.