«Сократ обвиняется в преступлениях: во-первых, в том, что не поклоняется божествам, признаваемым городом, причём вводит свои собственные. Во-вторых, в развращении юношества. Заслуженное наказание- смерть».
- Да, Михаил, великих людей редко понимают современники, ещё реже ценят их по достоинству.
Лишь потомство мало-помалу дорастает до понимания их. Часто же толпа и вовсе подвергает их гонениям.
Сократ, увы, как видишь, не избег этой участи.
Немногие возвышенные души становились его горячими почитателями, но огромное большинство, масса, не понимая вовсе его деятельности, смотрела на него враждебно: речи его сильно задевали самолюбие многих.
Люди слышали, что, прежде всего, надо стремиться к добродетели и мудрости.
Что власть, богатство, почести, то есть всё, к чему стремится большинство людей, далеко не имеет той цены, как они думают.
Обличённые Сократом невежды распространяли о нём ложные толки. Отсюда понятно, почему столько людей начинали враждебно относиться к Сократу.
Мудрец никого не хотел обидеть лично, намерения его были высоки и безупречны. Но его действия и речи имели значение протеста и порицания, что не нравилось большинству.
Словом, Сократ был тяжёл для афинян, и многие чувствовали необходимость избавиться от него.
Друзья Сократа, прочитав это обвинение, были поражены, как громом. Нелепость обвинения была вопиющая. Не менее были поражены друзья и тем невозмутимым спокойствием, с каким Сократ узнал об этом. Он по-прежнему рассуждал обо всём, кроме своего процесса.
Но побежали на городскую площадь Афин, там уже суд над Сократом должен вот-вот начаться.
- Побежали, конечно, мы же для этого сюда и прилетели,- ответил Михаил.- Ого, народу сколько навалило! На площади яблоку упасть некуда.
- Да, Михаил, глянь, одних только народных судей, которых выбирают жребием - 550!
- Как можно выбирать судью слепым жребием?! - удивился Михаил.
- Народная демократия, потому что у них, - отвечаю,- вон, стоят и печальные друзья, и приверженцы Сократа. Они, конечно, не верят в возможность обвинительного приговора. Нелепость обвинений против Сократа очевидная для всех.
- А кто этот впереди них, неужели сам Платон?!
- Он самый,- отвечаю,- благодаря ему и Ксенофонту, ученикам Сократа, честно записывающим всё о учителе Сократе, потомки и узнали о Сократе всё, хотя Платон иногда и грешил тем, что вкладывал в уста Сократа свои мысли, чего Ксенофонт не делал никогда.
О, вот, стихотворец Мелит, зачитывает то, что "накалякал" на городской доске объявлений, лукаво развивая свои обвинения.
Как видишь, Михаил, ответную речь Сократ начинает с того, что он не намерен говорить красноречивых слов, как это принято в суде, а будет беседовать по-простому, как привык.
Затем Сократ указывает, что уже до последних обвинений народ предрасположен разными клеветниками к осуждению его.
Главною причиною наветов Сократ считает ненависть тех сограждан, которых обличил он в невежестве.
Другую причину видит он в том, что юноши, научившиеся у него вести беседу и обличать неправду и невежество, возбуждают в изобличённых ими естественно ненависть к нему, винят его, как развратителя юношества.
- Послушай, Юрий, мы не на футбольном матче, а ты - не Хоте Махарадзе и не Николай Озеров, чтобы я твои коментарии тут выслушивал, сам всё вижу, и слышу всё,- возмутился Михаил.- А чего это мы с тобой всё видим и слышим, а нас никто не видит и не слышит?!
- Так потому что мы можем видеть и слышать то, что уже произошло в земном мире, а люди, живущие в прошлом, не могут видеть и слышать нас в своём времени, мы же тогда на Земле ещё не жили.
- Понятно, получается, что брешут фантасты, когда рассказывают в своих произведениях о том, как при путешествии во времени люди из будущего разговаривают с людьми из прошлого?
- Брешут, конечно, но, как фантазия это имеет право на существование в фантастических рассказах, но давай, действительно, лучше послушаем Сократа.
- Давай.
- Граждане афиняне,- говорит Сократ,- против меня выдвинуты два обвинения, но оба они такие надуманные, что о них трудно говорить серьёзно.
Наверное, дело не в них, а в чём-то другом.
Говорят, будто я не признаю государственных богов. Но ведь во всех обрядах я всегда участвовал вместе с вами, и каждый это видел. Говорят, будто я поклоняюсь новым богам- это про то, что у меня есть внутренний голос, которого я слушаюсь.
Но ведь верите же вы, что дельфийская пророчица слышит голос Бога. Почему же вы не верите, что и мне Бог может что-то говорить?
Говорят, будто я порчу нравы юношества. Но как? Учу их изнеженности, жадности, тщеславию? Но я сам ведь не изнежен, не жаден, не тщеславен.
Учу неповиновению властям? Нет, я говорю: «Если законы вам не нравятся, введите новые. А пока не ввели, повинуйтесь этим».
Учу неповиновению родителям? Нет, я говорю родителям: «Ведь вы доверяете ваших детей учиться тому, кто лучше знает грамоту. Почему же вы не доверяете их тому, кто лучше знает добродетель?»
Нет, афиняне, меня здесь привлекают к суду по другой причине, и я даже догадываюсь по какой.
Помните, когда-то дельфийский оракул сказал странную вещь: «Сократ- мудрее всех между эллинов». Я очень удивился этому: я-то знал, что этого не может быть, ведь я ничего не знаю!
Но я не мог допустить, чтобы Бог лгал, ибо это не пристало Ему.
Оракула надо слушаться, и я пошёл по людям учиться уму-разуму: вступил в беседу со считавшимся мудрым государственным деятелем. И убедился в том, что этот человек только кажется мудрым и многим людям, и особенно самому себе, но на самом деле, не мудр.
Уходя оттуда, я рассуждал сам с собою, что этого-то человека я мудрее. Потому что мы с ним, пожалуй, оба ничего хорошего и дельного не знаем. Но он, не зная, воображает, будто что-то знает. А я, если не знаю, то и не воображаю.
Затем я обратился к поэтам, к людям ручного труда. И что же оказалось? Каждый в своём ремесле знал, конечно, больше, чем я. Но о таких вещах, как добродетель, справедливость, благоразумие знал ничуть не больше, чем я.
Однако же каждый считал себя знающим решительно всё и очень обижался, когда мои расспросы ставили его в тупик.
Тут-то я и понял, что смысл пророчества, очевидно, сводится к тому, что мудрым-то оказывается Бог.
И Своим изречением Он желает сказать, что человеческая мудрость стоит немного или даже совсем ничего не стоит.