Упрямый Сократ не пожалел совести добрых афинян.
"Простимся! Вы идите к своим очагам, а я пойду умирать,- сказал он судьям после приговора.- Не знаю, друзья, кто из нас выбирает себе лучший жребий".
Когда срок возвращения корабля стал приближаться, многие из сограждан почувствовали беспокойство. Неужели же этот упрямец в самом деле умрет?
И они принялись стыдить Эсхина, Федона и других учеников и друзей Сократа, подстрекая их усердие.
"Неужто, говорили они с едкой укоризной,- вы допустите, чтоб ваш учитель умер? Или вам жаль несколько мин на подкуп сторожей?"
Напрасно Критон упрашивал Сократа согласиться на побег и горько жаловался, что общая молва упрекает их в недостатке дружбы и в скупости,- упрямый философ не пожелал сделать удовольствие ни своим ученикам, ни доброму афинскому народу.
"Исследуем этот вопрос,- говорил он.- Если окажется, что мне надо бежать,- я убегу; а если нужно умереть, то умру.
Припомним: не говорили ли мы раньше, что не смерть должна страшить разумного человека, а неправда?
Справедливо ли соблюдать нами же установленные законы, пока они нам лично приятны, а неприятные нарушать?
Кажется, память мне не изменила: ведь мы действительно что-то говорили об этих предметах?"
- Да, говорили,- ответил Критон.
- И кажется, все были в этом вопросе согласны?
- Да.
- Но, может быть, правда есть правда для других, а не для нас?
- Нет, правда одинакова для всех, и для нас тоже.
- Но, может быть, когда нам, а не другим приходится умирать, то и правда превращается в неправду?
- Нет, Сократ, правда остается правдой при всех обстоятельствах.
Когда таким образом, ученик Сократа Критон последовательно согласился со всеми посылками Сократа, философ, улыбаясь, перешел к умозаключению:
- Но если так, друг мой, то не следует ли, пожалуй, мне умереть?
Или уж моя голова так ослабела, что я не в состоянии сделать верного заключения?..
Тогда поправь меня, добрый друг, и укажи правильный путь моей заблудившейся мысли.
Ученик закрыл лицо плащом и отвернулся.
- Да,- сказал он,- я вижу теперь, что ты непременно умрешь...
И в этот темный вечер, когда море мерцает и глухо шумит под туманом, а изменчивый ветер шевелил паруса кораблей с тихим и грустным недоумением; когда на улицах Афин граждане, встречаясь, спрашивали друг друга: "Он умер?" - и голоса их звучали робкою надеждой, что это неправда; когда первое дыхание проснувшейся совести, как первый предвестник бури, уже шевельнуло сердце афинского народа и даже, казалось, лица домашних богов устыдились и потемнели,
- в этот вечер, с закатом солнца, упрямец выпил чашу смерти...
Ветер крепчал, сильнее закутывая город пеленой морских туманов, и начинал с яростью трепать паруса, запоздавшие в гавань.
И Эронии заводили свои мрачные песни в сердцах граждан, возбуждая в них грозу, от которой впоследствии погибли обвинители Сократа...
Но в этот час эти первые порывы раскаяния мечутся еще смутно и неясно.
Граждане еще более сердятся на Сократа, зачем он не доставил им облегчения своим побегом в Фессалию; злились на учеников его, которые ходили в последние дни печальные, мрачные, как живые упреки; злились на судей, у которых не было ни благоразумия, ни мужества, чтобы воспротивиться слепой ярости возбужденного народа; злились на самых богов.
"Вам, боги, принесли мы эту жертву,- говорили многие,- радуйтесь, ненасытные!"
"Не знаю, кто из нас берет лучший жребий!" - вспоминались слова Сократа, последние слова его к судьям и к народу, собранному на площади.
Теперь мёртвое тело Сократа лежит в своей тюрьме, под плащом, он спокойный и неподвижный, а над городом нависли печаль, недоумение, стыд...
Он опять стал мучителем города, сам уже недоступный мучению...
Овод был убит, но мертвый он жалил свой народ еще больнее...
Не спи, не спи эту ночь, афинский народ!
Не спи,- ты совершил жестокую, неизгладимую неправду!
В эти печальные дни из учеников Сократа воин Ксенофонт находился в далеком походе с десятью тысячами, пробивая себе среди опасностей путь к милой родине.
Эсхин, Критом, Критовул, Федон и Аполлодор были заняты приготовлением скромных похорон, а у Платона горела вечерняя лампа, и лучший из учеников философа записывал на пергаменте его дела, слова и поучения, которыми завершилась жизнь мудреца.
Ибо, как говорит великий поэт,
Листьям в дубраве подобны сыны человеков:
Ветер одни по земле расстилает, другие - дубрава,
Вновь расцветая, рождает, и с новой весной возрастают...
Так человеки: одни нарождаются, те погибают.
Однако мысль не гибнет, и истина, достигнутая великим умом, как факел в темноте, освещает пути следующих поколений.
Но, вот еще один ученик Сократа, которого ты видишь, Михаил,- пылкий Ктезипп еще недавно считался самым веселым и самым беспечным из афинских юношей; он боготворил только красоту и преклонялся перед Клиниасом, как совершеннейшим ее воплощением.
Но с некоторых пор, и именно с того времени, как познакомился с Сократом, он потерял и веселье, и беспечность, а в толпе Клиниасовых друзей его заменили другие, и он смотрел на это равнодушно.
Стройность мысли и гармония духа, которые он встретил у Сократа, казались ему теперь во сто крат более привлекательными, чем стройность стана и гармония в чертах Клиниаса.
Всеми силами своей пылкой души он привязался к тому, кто нарушил девственное спокойствие его собственной души, раскрывшейся навстречу первым сомнениям, как почки молодого дуба раскрываются навстречу свежему весеннему ветру.
Теперь, в эти горькие минуты, он нигде не мог найти успокоения,- ни у домашнего очага, ни на улицах притихшего города, ни в обществе единомышленных друзей.
Боги очага, домашние и народные боги стали ему противны.
"Я не знаю, - говорил он,- лучшие ли вы из тех, кому бесчисленные поколения народов сжигают благовония и приносят жертвы.
Но знаю, что в угоду вам слепая толпа погасила яркий светильник истины и принесла в жертву лучшего из смертных!"