Точно такими же безвкусными оказываются и экзотические кушанья, которыми потчуют меня в Анкаре (потому что теперь я нахожусь уже в Анкаре), на устроенном в мою честь банкете, правда, не слишком изысканном – в кабачке нас собралось всего человек пять, – но ведь от восточных обычаев многого ожидать не приходится. Пища совершенно не имеет вкуса, но я ем не переставая, с жадностью поглощаю пилав, всевозможные фаршированные блюда, колбасу и какой-то незнакомый тягучий продукт – вроде бы мясо, хотя и сладкое. Но сколько я ни запихиваю в себя – все понапрасну, вкуса я не ощущаю, а в желудке по-прежнему пусто. По счастью, местный редактор в красной феске, игриво подмигивая, призывает меня изведать ночных удовольствий, мы крадучись пробираемся по кривым анкарским улочкам, и я восхищенно твержу, что Анкара точь-в-точь похожа на Венецию… Мой спутник подбадривает меня смелее идти вперед, и я иду… и вот откуда ни возьмись появляются, проскальзывают мимо меня таинственные ночные красавицы… Восхитительные змеино-гибкие фигуры угадываются под романтическими одеяниями из шелка, я припускаюсь во всю прыть, наконец настигаю одну из женщин и, прельстясь ее соблазнительными формами, жадно простираю к ней руки. Что за проклятое невезенье: лицо женщины скрыто чадрой, лишь глаза блестят. Некоторое время мы идем рядом, я нашептываю ей какие-то слова, выжидая соответствующего настроения, и с ужасом обнаруживаю, что ожидания мои напрасны – тело женщины столь же пресно и безвкусно, как здешняя пища… Я нетерпеливо срываю чадру, чтобы разглядеть лицо женщины при свете тускло мерцающего фонаря… затем какое-то время мы еще разговариваем с нею – сдержанно, равнодушно но теперь мне ясно, что между нами всему конец, ведь женщина эта похожа на мою сестру, несколько лет назад умершую от опухоли в животе. И больше не делаю попытки окликнуть кого-либо из женщин, поскольку убежден, что каждое скрытое чадрой лицо напомнит мне сестру.
Впрочем, у меня были совсем иные намерения, да и ждут меня другие дела, и нахожусь я вовсе не в Анкаре, а в старинном музее, видимо, испанском, может, в Мадриде, а может, в Севилье нет, скорее всего, это Альгамбра, ну конечно же, Альгамбра! И до чего необычно устроен этот музей: тут и собрание предметов старины, и природоведческий отдел, и коллекция оружия, и минералогический кабинет, и картинная галерея – все вперемешку, свалено в одну кучу, однако беспорядок этот мне как раз по душе, можно всласть покопаться, и тут мне даже смотритель не помеха, я открываю наугад несколько ящиков, роюсь в ворохе шелков и тонких тканей, выкладываю на свой письменный стол книги, пропыленные рукописи… Мне и в самом деле вот уже который год не дает покоя мысль о том, что надо бы навести порядок в секретере и ящиках письменного стола… сейчас самое время заняться этим. Извлекаю на свет божий свои школьные тетради… смотрите-ка, оказывается уцелел даже гербарий, которым я когда-то так гордился; меж квадратиков белой промокательной бумаги засушенный вместе с листьями бледно-розовый анемон… Анемон и другие растения с извилисто переплетенными красными и синими стеблями – да ведь это вовсе не гербарий, какое разочарование, а я-то так обрадовался было, наткнувшись на него… впрочем, этой находке я тоже рад: «Анатомический атлас» Соботы я считал потерянным, а он – здесь, передо мною, просто я принял за цветочные стебли сложное переплетение кровеносных сосудов, таблица дана в цвете, и на бумаге удалось передать даже пульсацию крови, до чего тщательная типографская работа, видимо, печатали с помощью тонкой стеклянной сетки, но кровь на рисунке пульсирует, как живая, а кое-где сбивается в сгустки… Та-ак, атлас нашелся, а вот куда задевался… куда задевался этот самый… придется перерыть все шкафы, переворошить коллекцию минералов и оружия, ведь этот предмет должен быть где-то здесь… только бы хранитель не вошел в помещение… время идет, а я никак не управлюсь с картинами… картины, опять картины, а вот собрание графики… постойте, ведь этот рисунок мне определенно знаком: произведение Гойи, у меня даже сердце бешено колотится от счастья, что я могу лицезреть его в оригинале. Несомненно, это рисунок Гойи, я хорошо его знаю, «Фруктовый сад короля» – вот как он называется, в центре композиции распростер свои ветви гигантский дуб, а с ветвей свисают люди – сотни жалостно тонких, вытянутых фигур.