Тягостно мне. Все разошлись по домам, улицы безлюдны, похоже, весь город вымер, и поля, леса вымерли тоже. Луна выписывает по небу широкие круги, и даже музыка смолкла. За Млечным Путем простирается необъятное Пространство галактики, о котором я читал у Аррениуса,[31] сфероидальные и диффузные туманности, да, это и есть Расширяющаяся Вселенная. Но коль скоро она расширяется, становясь все обширнее и безбрежнее, то где же найти мне вожделенный предмет поисков, который, судя по всему, высвободился из сферы притяжения?
Передо мною мелькает множество других городов и краев, туманностей сфероидальных и диффузных…
И тут вдруг возникает ясное, четкое слово, я выговариваю его громко вслух и по слогам, чтобы не забыть, ведь мне чуть ли не завтра предстоит держать экзамен на аттестат зрелости, а я даже не знаю, кто мой экзаменатор. Счастье еще, что помню заданный мне вопрос. «Череп», – по слогам произношу я.
Стоит мне только произнести, как люди длинной вереницей несут и несут черепа и скатывают их в долину. Черепа образуют высоченные груды, иная из них достигает размеров самой горы. Я киваю с чувством уверенного превосходства, как хороший ученик, которого не так-то легко провалить… «Гора черепов», – шепотом подсказываю я какому-то слабому ученику, которого при этом даже не вижу. И, демонстрируя свою эрудицию, добавляю: «Голгофа».
Вот именно – Голгофа, а не «tapping» и даже не «kidnapping», милейший мой приятель Аль Капоне.
А теперь, стоит мне закричать, и на сей раз я непременно проснусь, ибо лежу я на спине, распростертый-распластанный в такой напряженной позе, что больше мне не выдержать.
На север – в добрый путь!
Сон мой – даже в реальном измерении времени – затянулся довольно надолго: уже смеркается, когда меня будят. С тяжелой, отупелой головой я начинаю собираться. В запасе у нас еще три часа, поезд на Берлин отправляется ровно в девять. У меня будет отдельное купе. Супруга моя берет на себя улаживание всех формальностей при переезде границы, так что я смогу без помех спать до утра. Сегодня двадцать восьмое апреля. Бодрящий, колючий ветерок со свистом прогуливается по «венским горам». Я готов к тому, что эта весенняя прохлада сейчас будет усиливаться; изнеженное дитя юга, я впервые совершаю путешествие на север, однако образованности моей хватает настолько, чтобы знать: для тех краев зима еще не кончилась. Да, надо бы купить егерское белье, если магазины еще открыты, вчера хотел об этом сказать, да запамятовал. Билеты, визы, деньги – все на месте? Тогда можно и поторопиться, Банди Гашпар с супругой уже поджидают нас в холле, дел у нас больше никаких нет, так что отправимся поужинать в какой-нибудь уютный ресторанчик на бульваре, вещи тем временем переправят на вокзал и погрузят в поезд, и мы сможем попасть на вокзал прямо из ресторана. (От этой перспективы мне делается не по себе, такси я переношу хуже всего, там не ляжешь, и голова у меня после такой поездки будет похожа на набитую впопыхах сумку, где все вещи перемешаны как попало и бултыхаются с места на место.)
Супруги Гашпар веселы и приветливы. Като хвастается тем что переводы Жигмонда Морица на немецкий подвигаются к концу, будет колоссальный том. Банди украдкой без конца посматривает на часы. – Ну как, Фрици, настроение бодрое? – Вполне. Все будет хорошо. А почему ты спрашиваешь, я настолько плохо выгляжу? – Нет, что ты… Но я и сам чувствую, что вид у меня довольно угрюмый. Возможно, лишь потому, что вечер на дворе, а впереди ночь. Если бы мы выезжали поутру, я был бы куда поживее. Вечер и ветер свистит за окном. Вечером да по холоду ждет меня дорога к северу. Гомер, лучами осиянный, уйди! – Ты, Оссиан, явись со смутной песней и туманной . Однако не слишком ли поддаюсь я элегической грусти в духе Оссиана?… Строки моего юношеского стихотворения лихорадочно перебивают прочие воспоминания, и неспроста, ведь называется оно «Северный свет» и подводит читателя к мрачной мысли: в конечном счете все сдвигается, перемещается к северу, в снега и льды, куда указывает каждый компас.