Ох… только бы не уснуть… иначе мне конец.
Как ни напрягай я память, я не в силах определить, к какому времени отнести явившуюся моему воображению туманную картину. Одно ясно: возникла она вслед за моей отчаянной борьбой со сном, но случилось ли это сразу же, еще в момент операции, или несколькими днями позднее, в лихорадочном забытьи, – не знаю. Возможно, что временной сбой (о нем я расскажу ниже) начался именно тогда, заранее уступив черед более поздней картине, которая затем, переместившись во времени, вклинилась сюда. Но факт остается фактом: сколько бы ни прокручивал я (находясь почти в трансе, как бы служа самому себе медиумом) запрятанную средь гирусов и ганглиев мозга, и с тщательным упорством проявленную пленку воспоминаний, картина эта неизменно возникает в этом месте. Так что я и попытаюсь зафиксировать ее здесь. Смысл видения, очевидно, заключается в том, что я проецирую себя в операционный зал. Большую лампу под потолком погасили, чтобы освещение падало равномерно.
Оливекрона (а может, и я сам) с обручем на лбу наклоняется вперед, досадливо оттолкнув коленом полу халата, зацепившуюся за высокий, круглый табурет. Прикрепленная на лбу лампочка освещает вскрытую черепную поверхность. Желтоватая жидкость уже откачана, мозжечковые доли опали и резко отделены, и стала хорошо видна внутренняя часть вскрытого пузыря. Кровеносные сосуды вдоль линии разреза перехвачены, прижжены раскаленным электрическим скальпелем.
Сейчас можно разглядеть и кровяную опухоль. Внутри пузыря, чуть сбоку примостился здоровенный, красный наплыв – вместе с пузырем размером с маленький кочан цветной капусты. Поверхность опухоли извилистая, бугристая. Бугорки и извилины образуют рельефный узор наподобие большой камеи, выпуклый рисунок которой ^ысечен из ее собственного материала. На рисунке мягкими, размытыми контурами изображен портрет женщины по пояс, она крепко прижимает к лицу пухлого младенца. Голова женщины покрыта кружевным покрывалом на итальянский манер, бамбино, ухватившийся за шею матери, повернут в профиль.
Прямо жаль губить такую красоту, однако Оливекрона осторожно, но безжалостно принимается выжигать по краям камею, резко обозначившуюся на фоне желтоватой ткани. Рельеф бледнеет, опадает, размывается, а середина вся съежилась, спеклась. Теперь необходимо выбрать, вычерпать это месиво. Острый, плоский нож с лампочкой на конце грациозно, плавно и точно огибает выжженную опухоль, нигде не задевая мозга. Оливекрона работает, прикусив нижнюю губу. В бытность свою школьником, когда на уроках картографии или произвольного рисунка надо было раскрасить в зеленый или красный цвет четко обведенную тушью поверхность, он с таким же вниманием следил, чтобы краска не заехала через край, и испытывал тайное удовлетворение, когда ему это удавалось. Сейчас работа продвигается легко, поскольку все инородное тело отделилось и находится у него в руке. Подобно резиновому шарику, который свободно плавает в другом, большем по размеру и наполненном каким-то щелочным раствором, колышется и кружит в едкой жидкости плотный катыш. Сбоку у него – здоровенный кусок железа. Бог весть как он угодил туда, наверное, внешняя оболочка оказалась пробита, когда машина мчалась во весь опор по сумасшедшим дорогам, вверх-вниз по горам, пыхтя и захлебываясь от бешеной гонки, а может залетел шрапнельный осколок – втихомолку, исподтишка, так что мы даже не заметили, ведь официально территория не обстреливалась. да и вообще в мирных жителей стрелять не положено.
Нет, тут дело в другом.
Все эти маги, разряженные в белые костюмы и белые маски – лишь статисты в разыгрываемой ими классической мистерии Оли векрона не разыгрывает комедию. Облаченный в рабочий халат о сидит в центре, перед щитом, сплошь испещренным отверстиям и банановыми штепселями, и знай себе включает и выключает соединяет и разъединяет. Он безукоризненно ориентируется в этом сложнейшем гордиевом узле тончайших проводов, знает, кого и с кем надлежит соединить. На голове у него надеты наушники, он невозмутимо прислушивается к хаотической, распаляющейся все жарче" ожесточенной перепалке чужих голосов. Прислушивается лишь для того, чтобы обеспечить говорящим бесперебойную связь, содержание разговоров его не интересует. И он абсолютно прав. Содержание их поистине ужасно. Каких только споров и ссор здесь не наслушаешься, невидимые собеседники требуют и умоляют, просят друг друга и угрожают один другому наперебой, каждому хочется опередить Другого, каждому его забота кажется самой важной и неотложной – какой-то отвратительный бедлам! Но вот сквозь дикую какофонию, пробившись из дальнего далека, подключается центр какой-то чужой страны. С величественным пренебрежением заграничный центр просит соединить с самим директором, чиновники рангом ниже в расчет не принимаются, тон разговора столь требовательный и уверенный будто в той стране тишина и абсолютный порядок. А между тем отдаленно доносится и какой-то побочный, недовольный шум. Оливекрона соединяет и разъединяет, соединяет и разъединяет. Однако линия внешней связи не унимается, требования звучат все резче, все грубее: в чем дело, не слышите, что вам говорят? Я требую ответа! Выкладывайте без обиняков – да или нет? Голоса на конце провода пытаются утихомирить буяна: извольте обождать, извольте обождать, сперва со своими делами надо управиться. Нет, в первую очередь займитесь моим делом, оно в тысячу раз важнее ваших пустяковых делишек, и не увиливайте от ответа, я должен знать во что бы то ни стало, прекратите отговорки, отвечайте прямо – да или нет, – иначе я кладу трубку. Помилуйте, все не так просто, как вам кажется, и решение вопроса упирается… позвольте хотя бы закончить фразу… алло, алло! Алло… о-ох!..