Раньше по электричкам и поездам ходили глухонемые, которые продавали леденцы-петушки, сильно отретушированные фотографии индийских актеров, церковные календари, таблицы со знаками зодиака; мужчинам обычно предлагались сомнительные фотографии с девицами.
Детство
Сахар, колотый, твердый, медленно тающий был упакован в вертикальную картонную коробочку, в отличие от рафинада, который всегда паковался в «горизонтальные» коробки.
Хромосомы и космические корабли так похожи из-за невесомости, которая существует как в микро-, так и в макрокосмосе.
Мой знакомый хиппи по имени Валера одно время жил в коммунальной квартире. Соседкой была еще молодая женщина, которая была пьянчужкой с темпераментом Кармен. Отношения со своими поклонниками она выясняла весьма бурно. Валера терпеливо переносил все эти сцены. Однажды она позвонила во входную дверь в шесть часов утра. Когда сонный Валера открыл, он оторопел: перед ним стояла его соседка и все бы ничего — но она была голая и босиком.
— Что случилось? — одними губами спросил потрясенный Валера.
— Со своим поссорилась и ушла, — поделилась соседка.
— Как же ты доехала домой?
— Молча. На трамвае, — сказала она, бодро проходя в коридор.
— А люди?
— Кому было стыдно, — сказала она, стоя на пороге комнаты, — тот — отвернулся!
Майкл, посмотрев фильм «Хоттабыч», с досадой: «В Совке даже волшебника обломали!»
Только не имея ничего — ты имеешь все («нищий, одетый в Небо и Землю»).
Обладая даже большим набором роскошных предметов, ты всего лишь обладаешь конечным количеством вещей.
В привычно разочаровывающем финале сказки о старике и рыбке, хитроумный Алан Уотс разглядел дзенский смысл. Рыбка, оставив старуху у разбитого корыта, отнюдь не обманула ее, а напротив, выполнила свое обещание, сделав ее владычицей всего на свете.
Банк «Цыганский кредит».
Дейнека и Кафка
Моя сестра Женя в школе дружила с мальчиком по имени Андрей Дейнека.
В шестом классе Дейнека решил чего-нибудь почитать. Подойдя к родительской библиотеке, он взял первый попавшийся фолиант и уселся «читать книгу».
Это был «Замок» Франца Кафки. Дейнека читал-читал, а потом пришел в ярость и бросил книжку в угол. С тех пор он был обижен на «книги» и не читал ничего, кроме учебников.
Наступило 18 марта, я напомнила Майклу, что у Шурки сегодня день рождения. Позвонили. Долго к телефону никто не подходил. Потом трубку взяли. Мы услышали горестные вздохи, сопение, звуки какой-то возни, трубка несколько раз упала, и, наконец, Шурик устало сказал:
— Алё?
— Шурик! Поздравляем тебя с днем рождения!
— Ааа, это ты, Миха…Что?
— Поздравляем тебя с днем рождения!
— Ааа… Да… И тебя, Миха, и тебя…
Гудки.
Как-то Шурик поругался со своей женой. Дело было на даче у Майкла. Ночью, лежа без сна и вспоминая ссору, он окончательно распалился и обиделся. Тогда он решил уйти. В доме все уже спали и его отсутствие было обнаружено женой только в три часа ночи. Мы не могли понять, что же произошло и стали искать хоть какое-то объяснение его внезапного исчезновения.
Обыскав всю дачу, мы решили дождаться утра, чтобы снова идти на поиски. И тут Майкл нашел около Шуркиной кровати то, что мы сначала приняли за мусор, и что оказалось прощальной запиской. На крохотном клочке газеты непишущей шариковой ручкой, так что продралась бумага, было выдавлено: «Всё!»
Зигмунд Фрейд — Большое Ученое Животное.
Детство. Понимание
Лев Толстой в своей трилогии «Детство. Отрочество. Юность», писал:
«Отдельно от общих, более или менее развитых в лицах способностей ума, чувствительности, художнического чувства, существует частная, более или менее развитая в различных кружках общества и особенно в семействах, способность, которую я назову „понимание“.
Сущность этой способности состоит в условленном чувстве меры и в условленном одностороннем взгляде на предметы».
Действительно, когда между людьми существует настоящая, не формальная близость, появляется как бы своя «мифология», понятная только людям из этого кружка.
Это своего рода «ценз» на глубину и доверие связи. Только с теми, кто мне был действительно дорог и близок, у меня возникала своя, каждый раз новая и творимая совместно «мифология», которую Толстой называет «условленным односторонним взглядом на предметы».