Чувство невыносимой неловкости, мучавшее меня с детства в заведениях типа театра и цирка, чувство стыда за этот юмор и этот пафос, приводили меня к одному и тому же вопросу, который я задавала себе, потихоньку выбираясь в очередной раз недосмотренного (недовыдержанного) спектакля: «Как, как такое можно серьезно и с достоинством пропеть или сказать, и не сойти с ума потом от стыда и позора?!»
Примечательно, что я не находила понимания, высказывая вслух описанное выше мнение. Как правило, на меня, словно мессершмидты, начинали пикировать учителя, родственники, знакомые и даже некоторые друзья — приятели. Характерно, что обычно какой-либо аргументированной полемики не возникало, всё ограничивалось произнесением громогласных аксиом типа: «Это же культура! Это же искусство!»
Помню, что кто-то из возмущенных обвинил меня в «бездуховности», на что я, смеясь, заметила, что это одна из проворных советских идеологических подмен, когда прослушивание в Консерваториях симфоняка и «походы» в театр считались проявлением духовности.
Позже, в воспоминаниях Георгия Иванова, я вычитала афоризм, который мог бы послужить хорошим эпиграфом к этому тексту: «Русская интеллигенция справляла театральный ритуал с брезгливой поспешностью». Автором этого высказывания оказался один из моих любимых поэтов — Осип Мандельштам.
Часть 3
Студент
Мне было 16 лет, я болела; мама, уходя на работу, вызвала врача на дом. Пришел студент, который, по-видимому, был на практике в поликлинике. Он послушал меня, посмотрел мне миндалины, пощупал живот, а потом и говорит: «Какая же ты красивая!» И смотрит на меня. Возникло напряженное молчание. Мне стало не по себе, но тут, к счастью, пришла с работы мама, и студент сразу засобирался — мол «вызовов еще много». Хотя мама стала предлагать ему чай и пообедать, он отказался и поспешно ушел. Какой, говорит мама, скромный мальчик!
Степашка — ниндзя.
Разговор
Я: Ты знаешь, я, наверное, пойду учиться рисунку, за 10 тысяч урок.
Свинек: Да я бы за эти деньги медведя научил рисовать!
Я: Не желаю я медведя рисовать!
Свинек (выходя из себя): Hallo, anybody home?! Не тебя медведя рисовать, а самого медведя!
Детское видение вещей может снова ощутить взрослый, испытав состояние «же ме вю» — состояние «никогда ранее не виденного».
Герой и Ничтожество
Герой всегда на постаменте, внимание публики, поклонение и слава — все это для него. Все хотят быть героями, смотреть на все с высоты и прочее. Герой всегда красив, умен, великодушен, отважен. Однако, художественный, а тем более жизненный опыт учат нас, что за подвиг героя заплачено трудами, мучениями или даже смертью ничтожеств, незаметных, часто непривлекательных, но и незаменимых для торжества героев. Таким образом, подвиг Герой и Ничтожество совершают вместе, однако вся слава, почет, золотые блестки и небо в алмазах достается одному Герою, что заметим, весьма несправедливо. Как бы осуществился полет великого Героя Гагарина в космос, если бы не замученные десятками обезьяны, крысы и два великих Ничтожества Белка и Стрелка? Где им памятник? Нет такого! А Гагарин — стоит на высоте сотни метров на железном шесте; выпускается масса книг с его отографиями, снимаются фильмы, празднуется 12 апреля… Это — жизнь, но то же самое происходит и в сказке, хотя, казалось бы, именно в сказке (в отличие от жизни) осуществляется торжество справедливости. Ан нет! Что бы делал Герой Иван-дурак без типичного Ничтожества Конька-Горбунка?! Блестящей иллюстрацией этой теории является финал «Властелина Колец» — Герой Фродо оказывается не в силах, несмотря на весь пройденный им героический путь, совершить последний, самый главный подвиг — и если бы не Ничтожество Горлум, пожертвовавший своей жизнью и спасший весь мир. Думаю, Толкиен понимал это. В отечественной детской литературе советского периода самым разработанным образом Ничтожества является образ Чебурашки. Если не верите — прослушайте песню этого существа о самом себе. Поэтому я и группа моих единомышленников считаем, что Гагарин не должен более красоваться на своем шесте в Героическом одиночестве. На плечо ему следует поставить Чебурашку, причем таким образом, чтобы головы их были на одном уровне — что демонстрировало бы их единство, равноценность, причастность к подвигу и восстанавливало, наконец, попранную справедливость. Защищало бы «милость падших». Почему именно они? Гагарин — универсальный Герой, причем космического, планетарного уровня. А Чебурашка — универсальный, собирательный, трогательный образ всех ничтожеств (так как Белка и Стрелка, поставленные Гагарину на плечи, как бы «замыкали» тему восстановления справедливости исключительно в космической области). А мы хотим архетипичности!