Но тут писарь, чей столик стоял возле самой вешалки, обратился к Бумбелявичюсу:
– Простите, господин помощник, я хотел бы спросить: часто в разговорах и в газетах упоминаются «кабинет министров», «кризис кабинета министров», «министр без портфеля»… Что это такое?
Все молчали, все ждали ответа от Бумбы-Бумбелявичюса – ведь тот считал себя большим знатоком государственного аппарата и на любой вопрос по этому поводу стремился дать исчерпывающий ответ.
Но сейчас… Бумбелявичюс весьма туманно представлял себе, что он должен говорить. Конечно, все это были привычные, часто слышанные слова, но что они все-таки значили, он не понимал. С другой стороны, оставить без ответа вопрос молодого, необразованного, приехавшего из деревни писаря, будет, по меньшей мере, непедагогично. Что сказать?
– Это хорошо, дитя мое, что тебя интересуют дела нашего государства. Хорошо, что ты спрашиваешь у старших о том, чего не знаешь. Кабинет министров… Как бы это сказать… Это как раз то место, где собираются министры, дитя мое, для обсуждения важных государственных дел. Кризис кабинета министров… Как бы тебе разъяснить попонятнее? Вот, предположим, министры не умещаются в этом кабинете, не могут серьезно работать, тогда и происходит кризис… А министр без фортпеля – это уж совсем ясное дело, дитя мое. Министр, которому власти не дают фортпеля или который потерял фортпель, – он и называется министр без фортпеля. Теперь будешь знать, дитя мое? Это хорошо, что ты спрашиваешь у старших о том, чего сам не знаешь… Когда-нибудь из тебя выйдет толк.
Кто-то из писарей, среди которых было несколько студентов, прыснул.
Бумба-Бумбелявичюс вытер пот со лба. Он сообразил, что паршивый щенок, у которого еще молоко на губах не обсохло, издевается над ним. Четвертый помощник вдруг понял и то, что сам ничегошеньки не знает! Но все равно вера его в то, что его знаний на его век хватит, от этого ничуть не поколебалась.
Бумба-Бумбелявичюс уже взялся было за ручку двери, как дверь канцелярии вдруг распахнулась, и в ней показалось трое господ, двоих из которых он знал лично.
Это были гости из министерства.
О команде, которая столько раз репетировалась, не могло быть и речи; Бумба-Бумбелявичюс смешался, попытался было шмыгнуть к директору, но почувствовал в своей руке руку незнакомого гостя.
Никто еще не видел такого выражения лица у Бумбелявичюса. Трудно сказать, чтоб это был испуг, еще меньше это было похоже на смятение, а с удивлением не имело ничего общего. Б это мгновение на его лице заиграла целая гамма переживаний, – смесь глупости и нежной скорби.
– Го-осподин директор… го-осподин министр… Хи-хи-хи… – всплеснул руками Бумба-Бумбелявичюс. – По-омощник.
Когда до него дошла очередь, Пискорскис сунул свою руку, как в огонь. Больше всего на свете он страшился, чтобы гости не вздумали рыться в его столе, набитом фотографиями. К счастью, в канцелярии появился Спиритавичюс, которому Аугустинас успел сообщить о визитерах.
Человек, по одному кашлю которого все чиновники судили о его намерениях и настроении, слова и жесты которого всегда отличались такой широтой, уверенностью и смелостью, человек этот стоял сейчас посреди канцелярии, искательно заглядывая в лица гостей. Было нетрудно заметить, как дрожали его руки, беспокойно блуждал взгляд, как слова застревали у него в горле. Помощники обступили гостей и директора большим полукругом, а младшие чиновники, притаившись, ждали если не чуда, то хотя бы нагоняя за то, что в инспекции нет порядка.
Спиритавичюс пригласил гостей в кабинет, однако, заметив, что они медлят, сам притащил стул и пропел:
– Молю ваше превосходительство, господин министр… хи-хи…
В этом междометии заключалось все, что вмещала беззаветно преданная душа чиновника. В этом умиленном смешке звучала такая любовь к родине, такая богобоязненность, что круглое, чисто выбритое лицо Спиритавичюса казалось ангельским. Сорвавшееся с полных красных губ и пробравшееся через нафабренные усы «хи-хи» выражало и гордость, и уничижение, и чувство стыда за то, что господину министру не было оказано подобающего приема.
Однако гости из министерства не очень-то ломали головы из-за такого мелкого колесика государственного аппарата, как балансовая инспекция. Они равнодушно скользнули взглядами по стенам, потолку, лицам людей, перебросились несколькими словами, заявили, что придется переставить столы, потому что свет падает не с той стороны; посоветовали вынести вешалку из канцелярии и осведомились, где четвертый помощник.
Затем они вышли через директорский кабинет из инспекции и направились в другие учреждения, которых в этом здании было немало.
Спиритавичюс, проводив высоких гостей, влетел в канцелярию и так стукнул по столу секретаря Плярпы, что доска подпрыгнула и с грохотом свалилась на пол.
– Дыхни! Дыхни, говорю! Ясно, как божий день. Как из винного погреба. Голову надо иметь! Все мы выпиваем, но нужно же знать, где и когда. Господи, прости мне грешному мою мягкотелость! Вас надо в ежовых рукавицах держать, скоты!
– Господин директор! – бегал за ним Пискорскис, – и тем не менее, может получиться ни то ни се!
– Мне будет худо, а не тебе! За всех вас мне отвечать своей головой. Вы можете бездельничать, можете пить и напиваться, но знайте, что в глазах правительства вы должны быть на высоте! Не потерплю больше свинушника в своем учреждении. Отныне вы у меня волками взвоете! Горькими слезами плакать будете, станете работать до тех пор, пока все не будет записано, подшито, зашнуровано!
Боязливо проскользнули в канцелярию два писаря, которых час тому назад Плярпа посылал на розыски полковника.
– Ну, сопляки! Где Уткин?
– Уткин, господин директор, говорят, давным-давно отбыл на охоту. Четвертый день дома нет…
– Охота… Опять охота! Тут за мной охотятся, а его по лесам носит! Не потерплю такого беспорядка! Не потерплю! Охота! Этого еще не хватало!
На другой день машинистка под копирку написала и разослала всем чиновникам приказ следующего содержания:
«Господину…
Приказываю вам без моего ведома никуда не отлучаться с места службы. Я не зверь – со мной всегда можно сговориться, только нужно иметь голову на плечах. Запрещаю в рабочие часы без моего особого распоряжения заниматься строительством домов, охотой, фотографией и проч. Машинисткам запрещаю мыть в канцелярии ноги и превращать ее в примерочную.
Спиритавичюс,
балансовый инспектор»
Канцелярские будни
Тысячи раз Спиритавичюс убеждался в справедливости гениальной народной пословицы: «На бога надейся, а сам не плошай», не единожды директор давал себе клятву: ни за что не поддаваться соблазнам и уговорам лучших друзей и знакомых; во всех случаях, если брать – то сухим пайком, а еще лучше чистоганом. Но избежать возлияний было невозможно, от них никак нельзя было отвертеться. Все столичные домовладельцы, фабриканты и оптовики знали слабую струнку Спиритавичюса, искусно играли на ней и безжалостно плели вокруг него тенета.
У чиновников балансовой инспекции было столько поводов для грехопадения, что их стойкость и физическая выдержка просто поражала. Они получали такое количество предложений приятно провести время, что даже малую толику из них они не могли принять. Спиритавичюс приказал своему секретарю вести регистрацию всех телефонных приглашений и составить расписание попоек и увеселений, чтобы на перерывы для сна приходилось хоть три часа в сутки. Наконец было решено сортировать вызовы по профилю предстоящего угощения с учетом особенностей желудков чиновников, так как организмы помощников Спиритавичюса не всегда выдерживали смесь водки и вина. Но поскольку добрых пять сотен приглашений приходилось всего на пять человек, то календарь увеселений, составленный Плярпой, невозможно было соблюдать, и его предали забвению. Не желая огорчать своих хлебосольных клиентов, старшие чины инспекции в меру своих сил разъезжали из одного конца столицы в другой, мчались от одного стола к другому, пока все это вошло в привычку, алкоголь стал необходим не только для пищеварения, но и для вконец расшатавшейся нервной системы. Постепенно горячительные напитки стали тем фундаментом, на котором зиждился весь авторитет персонала балансовой инспекции. Если у кого-нибудь из чиновников было подавленное настроение, умудренный опытом Спиритавичюс незамедлительно ставил диагноз и давал прекрасный рецепт: «Клин клином вышибай».