– Так оно и есть, господин директор, – вынырнул из-за спины Бумбелявичюса Пискорскис. – Неприятное это слово «фью»…
– Черт подери, – заерзал на стуле Уткин, – приходит первое число, получать жалованье… а тебе фью!..
– Придется выкупать вексель, – вставил Пищикас, – а в кармане фью.
– Ах, страшное это слово «фью»…
– Вот господин директор говорил о семье, – напирал Бумба-Бумбелявичюс. – Да, вы – почтенный глава семьи, любите своих домочадцев, а семья немаленькая, нужно позаботиться о ее будущем. Правда, у вас есть дом. Ладно. А кто вам мешает, позволительно будет спросить, второй построить?… Для сына… для дочери?… Следовало бы и об этом подумать. Передвинут еще на несколько классов вниз, что тогда делать? Вспомните, господин директор, что ваша семья…
– Довольно, довольно! – схватился за голову Спиритавичюс. – Делайте со мной, что хотите, валите все на мою бедную голову, волоките чертову шкуру, пишите и вывешивайте хоть на воротах ада. Аугустинас! Воды!!!
– Все готово, господин директор! Прошу господа, – сказал Пискорскис, извлекая из ящика стола большой лист бумаги, на котором среди разноцветных орнаментов был каллиграфически выписан следующий текст:
«Его превосходительству господину министру финансов.
Имеем честь поздравить ваше превосходительство от имени чиновников балансовой инспекции и выразить полную преданность демократии. Сегодня у нас большой праздник. Для культурного человека нет ничего дороже свободы совести. Темные силы чернорясников долгие годы сковывали наш порыв в неведомые дали. Вон торгашей из церкви! Да здравствует свобода и братство!
Да здравствует гражданский брак!
Чему быть – того не миновать, а литовцу не пропадать!
Все равно, освободим порабощенный Вильнюс!
Валио!!!
Чиновники балансовой инспекции».
Бумба-Бумбелявичюс просиял, распростер руки, обнял Пискорскиса, прижался головой к его груди и, похлопывая его ладонью по спине, сказал:
– Молодец, господин Пискорскис… С таким товарищем в огне не сгоришь и в воде не утонешь. Спасибо тебе, спасибо!..
Пышный приветственный адрес пошел по рукам чиновников. Все почувствовали облегчение.
– Подпишемся, господа? – осведомился Бумба-Бумбелявичюс.
– Что-о-о?! – протянул Спиритавичюс. – Подписа-а-аться?!
– А как же, господин директор?…
– У тебя на плечах голова, господин Бумбелявичюс, или пустой горшок? Ты знаешь, что такое моя подпись?! Моя подпись – святыня. Моя подпись – мой враг. Я ничтожество перед своей подписью! Если я скажу: «Вон! Чтоб твоей ноги не было в моем кабинете», клиент поморщится, выругается, но в конце концов уйдет. И шабаш. Ему неплохо, и мне хорошо. А попробуй я подписаться под этими словами! Ты понимаешь, что было бы тогда?!
– Совершенно справедливо, господин директор, – подскочил Уткин. – Что такое вексель без подписи – клочок бумажки! А поставь свою подпись – петля на шее!
– На всякий случай я предложил бы пока обойтись без подписей, – многозначительно произнес Пищикас.
– Ладно, господа! – согласился Бумба-Бумбелявичюс. – Кому мы доверим вручить поздравление его превосходительству? Я считаю, нечего откладывать дело в долгий ящик.
– Господину Бумбелявичюсу!!! – закричали одни.
– Господину Пискорскису!! – отозвалось несколько голосов.
– Господа! – прервал чиновников Бумба-Бумбелявичюс. – Я охотно беру на себя эту миссию. Я думаю, что и господин Пискорскис тоже должен войти в депутацию. Ведь он автор этого прелестного произведения. Но, господа, тут невозможно обойтись без участия младшего персонала, который также преисполнен счастья по поводу победы демократии. Я предложил бы в состав делегации госпожу машинистку.
Резиденция министра находилась неподалеку – стоило только пересечь двор. Делегация, во главе которой вышагивал Пискорскис с красной папкой под мышкой, вскоре очутилась в приемной. Ее встретил старый седоусый швейцар. На стульях, расставленных вдоль стен, скучали какие-то субъекты. Столкнувшись с одним из посетителей, который взволнованно прохаживался под министерскими дверьми, Бумба-Бумбелявичюс вздрогнул: это был тот самый деятель партии ляудининков, который на памятном митинге сменил его на трибуне. Перед Бумбелявичюсом раскрылась бездна. «Он же все слышал, что я говорил о ляудининках! Он, конечно, дружок министра! Он обо всем расскажет ему, и моей карьере крышка!» Неожиданная встреча была для Бумбелявичюса более чем неприятной. Он всеми фибрами души возжелал, чтобы разверзлась, если не земля, то хотя бы дверь клозета, надеясь шмыгнуть туда, запереться и выжидать столько, сколько потребует ситуация. Но, к его счастью, раскрылась другая дверь – ведущая в кабинет министра, и субъект, которого он больше всего боялся, исчез за таинственным, отшлифованным взглядами посетителей, порогом.
– Господин Пискорскис, – растерянно промямлил Бумбелявичюс. – Я вспомнил про одну мелочь… Мне до зарезу нужно быть сейчас в одной фирме… Я, наверно, задержусь там… Не могли бы вы вручить поздравление без меня?… Я считаю, что мое присутствие вовсе не обязательно. Вручите, отвесите поклон и уйдете. Ну так до свиданья!
Не успел Пискорскис прийти в себя, как Бумба-Бумбелявичюс скатился по лестнице и скрылся. Первый помощник смекнул, что Бумбелявичюс исчез неспроста, что он, плут, ловчит. Пискорскису встреча с министром тоже не обещала ничего отрадного. Его передергивало от мысли, что придется кланяться, угождать, улыбаться, когда на душе кошки скребут. Бр-р-р! – пробрала его дрожь. Он внимательно посмотрел на машинистку и решил, что осторожность никогда не повредит и что в конце концов с этой миссией вполне справятся младшие чины инспекции. Кому как не им вручать адрес? Это ведь так демократично! Министра приветствует низшее сословие! Превосходно!
– Знаете что?! Мне кажется, придется еще долго ждать. Видите, какая очередь?… У меня осталось небольшое дельце в канцелярии. Я мигом… А если не успею… Все изложено на бумаге… Вручите, отвесите поклон и уйдете… – Пискорскис торжественно передал красную папку машинистке и удалился по ковровой дорожке.
Гражданин, с которым Бумба-Бумбелявичюс не хотел встречаться лицом к лицу, недолго пробыл у министра; он повертелся в приемной и куда-то исчез. Из-за колонны появился Бумба-Бумбелявичюс.
– Вы все еще ждете? Где же господин Пискорскис? Ушел? Неужели?… Я думаю, мы не станем его ждать. Дайте сюда папку! Я пойду первым, а вы за мной!..
Бумба-Бумбелявичюс прижал локтем папку, проверил двумя пальцами узел галстука и взялся за резную ручку двери министерского кабинета.
Второй конец палки
Валериёнас Спиритавичюс боялся социалистов, как черт ладана. Результаты выборов в третий сейм он воспринял как глубокое несчастье. Тертый калач, он, правда, всегда умел приноровиться к изменившейся обстановке. Но бывали минуты, когда директор, одолев «лишнюю чарку», впадал в уныние; его мозг размягчался, и житейская мудрость отказывалась ему служить.
– Говорю вам, дети мои, – распинался перед чиновниками Валернёнас Спиритавичюс в отдельном кабинете нового столичного ресторана под поэтическим названием «Рамбинас»,[5] – через семь дней родится Христос и искупит все наши грехи и мирские несправедливости… Правда, господин Уткин?
– Может, клюкнем еще по одной, – уклончиво предложил второй помощник и, щелкнув каблуками, поднес своему начальнику рюмку красного ликера.
– Скажи мне, господин полковник, то да се… каково наше стратегическое положение?
– Порохом пахнет, господин директор, – чеканил слова Уткин, стараясь не качаться, чтобы не нарушить стойку смирно. – Офицеры не дремлют. По-моему, следует ожидать больших перемен. Офицерская честь не позволяет дольше медлить. Выпьем же, господин директор, за успех переворота!