Трудно представить более явные доказательства превосходства цивилизованного состояния человека над диким, нежели перемены и улучшения, произведенные нами в этих местах. За несколько дней считанная горстка наших людей вырубила столько леса на более чем моргене земли, сколько полсотни новозеландцев со своими каменными орудиями не одолели бы и за три месяца. Пустынный и дикий угол, где бесчисленные растения вырастали и гибли, предоставленные сами себе, мы превратили в пригодное для житья место, где постоянно были чем-то заняты сто двадцать человек.
Мы срубили строевой лес, который без нас сгнил бы и упал. Наши плотники изготовили из него доски, остальное пошло на топливо. На берегу бурного ручья, для которого мы устроили более удобный сток в море, стояли изделия наших бондарей — целый ряд новых или отремонтированных бочек, наполненных водой. Здесь же дымился большой котел, в коем из местных растений, на которые прежде не обращали внимания, варился здоровый, вкусный напиток. Неподалеку матросы готовили превосходную рыбу для своих товарищей, часть которых работала по бортам и на мачтах корабля, чистила, конопатила, приводила в порядок такелаж. Люди, занятые разнообразным трудом, оживляли вид, слышались всевозможные звуки, и ближняя гора громким эхом откликалась на мерные удары кузнечных молотов.
В этой новой колонии расцвели даже изящные искусства. Один начинающий художник [199]зарисовал, как умел, животных и растения, встреченные в здешних неисследованных лесах; романтические же виды дикой девственной страны удостоились пламенной кисти, и природа дивилась на мольберт художника (господина Ходжса), где была воспроизведена столь верно. Высокие науки тоже почтили своим присутствием эту дикую глушь. Здесь была воздвигнута обсерватория, оснащенная лучшими инструментами, с помощью которых астрономы — в неусыпном усердии — наблюдали за ходом звезд. Растения, порожденные здешней почвой, и чудеса животного мира, встреченные в лесах и в море, занимали умы философов, кои проводили многие часы, исследуя их особенности и пользу [200]. Словом, всюду, куда ни бросишь взгляд, можно было увидеть расцвет искусства и восход науки на земле, до сих пор пребывавшей в ночи невежества и варварства!
Но недолго длилась эта прекрасная картина, возвысившая человечество и природу. Она исчезла словно метеор, так же быстро, как и возникла. Мы унесли свои инструменты и орудия обратно на корабль, и, кроме клочка суши, очищенного от леса, не осталось никаких следов нашего здесь пребывания. Правда, мы посеяли на берегу семена лучших сортов кое-каких европейских садовых растений, но, скорее всего, сорняки довольно быстро должны были заглушить их; через несколько лет мы вряд ли смогли бы узнать место нашей стоянки, которую вновь поглотит первоначальный хаос этих мест. Sic transit gloria mundi [201] !С точки зрения разрушительного будущего нет большой разницы , между мгновением и столетием!
Прежде чем окончательно распрощаться с этими берегами, хочу привести следующие астрономические замечания из дневника капитана Кука.
«Обсерватория, которую мы устроили в бухте Пикерсгилл, находилась под 45° 47' 26 1/ 2" южной широты и 166° 18' восточной долготы по Гринвичу. Здесь выяснилось, что хронометр Кендалла показывает долготу на 1°48', а хронометр Арнольда — всего на 39' 25" меньше той, которая указана на карте. На мысе Доброй Надежды хронометр Кендалла, к общему удивлению, показывал с точностью до минуты долготу, которую астрономическим путем определили и вычислили там Мезон и Диксон. Однако необходимо заметить, что ход хронометра не всегда был постоянным, поэтому на месте каждой новой стоянки приходилось делать наблюдения, чтобы внести поправку. Большое отклонение, обнаруженное в бухте Даски, отчасти связано с нашим предположением, что хронометр Кендалла имеет постоянный суточный ход ( meantime),тогда как еще на мысе Доброй Надежды выяснилось, что это уже не так. Теперь наш астроном господин Уолс установил, что хронометр Кендалла ежедневно спешит на 6,461", тогда как хронометр Арнольда, суточный ход которого подвержен большим колебаниям, отстает на 99,361"».
27-го был открыт новый проход к морю на севере, и, поскольку он оказался удобнее того, которым мы пришли сюда, мы решили воспользоваться им и 29-го пополудни подняли якорь, намереваясь плыть дальше вдоль бухты. Однако ветер внезапно стих, поэтому пришлось опять стать на якорь на глубине 43 саженей под северным берегом острова, который мы назвали Лонг-Айленд, примерно в 2 милях от бухты, где мы находились до сих пор. На следующее утро подул легкий западный ветер, и в 9 часов мы подняли якорь; однако ветер был такой слабый, что всех наших шлюпок, которые буксировали корабль, едва хватало, чтобы преодолеть встречное течение. К 6 часам вечера нам с большим трудом удалось продвинуться не далее чем на 5 миль и поэтому пришлось опять бросить якорь возле того же самого острова, шагах в ста от берега.
На рассвете мы попытались лавировать против легкого ветра, дувшего вдоль бухты, по вскоре он совсем стих, и течение понесло нас назад, причем корма корабля оказалась возле отвесной скалы, в глубоком месте, но так близко от берега, что флагшток запутался в ветвях дерева. Шлюпкам удалось отбуксировать судно, которое не потерпело никакого ущерба, и мы снова бросили якорь ниже того места, где стояли прошлой ночью, в маленькой бухточке на северном берегу Лонг-Айленда. Здесь мы обнаружили две хижины и два очага, из чего можно было заключить, что здесь еще недавно жили.
Мы встретили также разных новых птиц и рыб, в том числе некоторые европейские разновидности ставрид, а также пятнистых и гладких акул ( Scomber trachurus, Squalus canicula и Squalus mustelus Linn.).У капитана началась лихорадка и сильные боли в ноге, которые перешли в ревматический отек правой ноги и, вероятно, были вызваны тем, что он так много ходил по воде, а затем в мокрой одежде долго сидел без движения в лодке.
Штиль и непрекращающиеся дожди задержали нас в бухте до 4 [мая] пополудни. Потом наконец с юго-запада подул легкий ветер; но едва мы с его помощью продвинулись до выхода в море, как он опять переменился и начал дуть навстречу, так что пришлось нам вновь бросить якорь на восточной стороне прохода у песчаного берега. Такие повторявшиеся стоянки давали нам возможность обследовать берега, и никогда мы не возвращались, не обнаружив новых богатств животного и растительного мира.
Ночью нам пришлось выдержать несколько сильных шквалов с дождем, градом и снегом; порой гремел гром, а когда рассвело, мы увидели, что все горы вокруг покрыты снегом. В 2 часа пополудни поднялся легкий ветер с зюйд-зюйд-веста; с помощью наших шлюпок он вынес нас через проход в открытое море, где мы в 8 часов вечера отдали якорь у крайнего мыса. Берега прохода были с обеих сторон круче всех, виденных нами до сих пор; их дикий пейзаж украшали тут и там бесчисленные водопады и множество драконовых деревьев.
Поскольку капитан из-за своего ревматизма не мог выходить из каюты, он послал офицера исследовать южный морской рукав, который поворачивал от найденного нами нового прохода к востоку в глубь страны. Мой отец и я тоже приняли участие в экспедиции. В наше отсутствие по приказу капитана была произведена приборка всех межпалубных помещений. С помощью огня здесь был очищен и освежен воздух — предосторожность, которую никогда нельзя забывать в сыром и суровом климате. Тем временем мы поднялись на веслах по новому рукаву, наслаждаясь зрелищем прекрасных водопадов по обоим берегам. Мы нашли несколько хороших мест для стоянок, а также всюду видели много рыбы и пернатой дичи. Зато лес, в основном низкорослый, уже начал заметно пустеть, большая часть листвы облетела с ветвей, а та, что еще оставалась, была увядшей и пожелтевшей. Такого рода приметы наступающей зимы особенно бросались в глаза в этой части залива; но очень может быть, что впечатление столь ранней зимы создавалось благодаря соседству высоких гор, уже покрытых снегом.
198
[Энеида. I, 430—431.
199
Под этим скромным именем автор данного описания господии Георг Форстер разумеет самого себя. Наряду с другими редкостными талантами он обладал большими способностями к рисованию и здесь, похоже, впервые открыто их проявил.—