Он уже не чувствовал своего тела, и вдруг понял, что уже давно не верит в реальность происходящего. С каких пор? Пожалуй, со своего пробуждения на Девяти Мирах Файау. А сейчас он не был уверен в том, что было и прошлое. Он чувствовал себя чьим-то сном, — рассеянным, бледным облаком случайных, лишь внешне связанных воспоминаний, сном, который вот-вот закончится.
Он застыл… потом шагнул вперед. Хьютай легко, без сопротивления, шагнула в бездну вслед за ним.
Мелькнуло и исчезло печальное лицо Айэта. Воздух ударил им в лица, мгновенно сделавшись твердым. Рука Хьютай отчаянно стиснула его руку, как он — её, удерживая его не столько ей, сколько всей душой, — она выбрала его… хотя Вэру уже не хотел, чтобы она избрала печаль вечного расставания. Потом им показалось, что они повисли в пустоте, пронизанной серебряным светом. Он становился всё ярче, растворял их…
И Анмай даже не заметил, как рука Хьютай выскользнула из его руки.
Глава 17. В судной пустыне
Кто дух зажег, кто дал мне легкость крылий?
Кто устранил страх смерти или рока?
Кто цепь разбил, кто распахнул широко
Врата, что лишь немногие открыли?
Века ль, года, недели, дни ль, часы ли
(Твое оружье, Время!) — их потока
Алмаз, ни сталь не сдержат, но жестокой
Отныне их я не подвластен силе.
Отсюда ввысь стремлюсь я, полон Веры,
Кристалл Небес мне не преграда боле,
Но, вскрывши их, подъемлюсь в Бесконечность.
И между тем как все в другие сферы
Я проникаю сквозь эфира поле,
Внизу — другим — я оставляю Млечность.
Анмай не терял сознания. Просто в один миг он исчез, перестал быть, и появился вновь, — не зная, сколько времени вместилось в этот миг небытия… но он чувствовал себя свежим и сильным, словно мирно проспал несколько часов. Во всяком случае, в голове у него удивительно посвежело, а всё, случившееся миг назад, подернулось дымкой воспоминаний, — словно он расстался с Айэтом и Хьютай уже очень давно, успел пережить их утрату, и примирился с ней. Возможно, так оно и было. Кто знает? Узнай Вэру, что за этот миг прошла целая вечность, — он не удивился бы.
Затем его внимание обратилось наружу. Ему не пришлось ни вставать, ни открывать глаз, — он уже стоял, и его глаза были широко открыты.
Да, всё было так, в точности, — он стоял на безмерной, уходящей в бесконечность равнине, растрескавшемся и неровном поле мертвого камня. Он чувствовал твердое ледяное крошево под босыми ногами, — такое же реальное, как ровный холодный ветер, треплющий волосы и овевающий нагое тело, — он был совершенно обнажен. Как ни странно, это ничуть его не задело. Он с любопытством осмотрелся. Горизонта не было. Равнина действительно уходила в бесконечность, в беспредельность…
— Пустыня Одиночества, — вслух сказал Анмай, сказал лишь потому, что уже говорил это здесь… в том сне.
Он посмотрел вверх. Небо над равниной, — бесконечно высокое, тусклое, белое, — усеивали звезды. Не светлые, даже не черные, а серые. Он не понимал, как может видеть их. Вокруг царил покой, — вечное, нерушимое спокойствие. Он понял, что это граница между Реальностью и Бесконечностью, — и что Хьютай стоит на такой же равнине, откуда ей не суждено пойти дальше. Он не увидел, а почувствовал её, — так слабо, словно она была уже по ту сторону… и его последнее видение оборвалось, став реальностью.
Что дальше?
Ничего не менялось, а стоять неподвижно Анмай просто не мог. Он пошел вперед, медленно и осторожно, выбирая, куда ставить ноги, — он то и дело кривился от боли, шагнув невнимательно. Дующий в лицо ветер, — он без всяких мыслей шел ему навстречу, — был довольно сильным, и, притом, порывистым. Анмай мельком удивился этому, — здесь не было никаких преград для ветра, но его порывы вовсе не поднимали пыли, оставляя воздух идеально чистым. Они лишь мягко толкали его в грудь, пытаясь отбросить назад. Довольно быстро ему стало холодно. Впрочем, по-настоящему он не мерз, его лишь немного пугало абсолютное беззвучие этого ветра. Он трепал его длинные волосы, и пряди касались шеи и плеч, словно множество легких рук. Анмай вздрагивал, чувствуя эти мягкие, почти невесомые прикосновения, — может быть потому, что они слишком напоминали ему прикосновения Хьютай.
Он шел вперед в мертвой тишине и покое, не считая шагов и потеряв представление о времени, — впрочем, его вряд ли прошло много. Он по-прежнему чувствовал себя легким, сильным и гибким, и ему нравилось идти вперед вот так, в одиночестве. Лишь мертвая тоска, разлитая здесь повсюду, медленно проникала в него, и всё сильнее сжимала его сердце. Когда его пронзила внезапная боль, Анмай застыл, прижав руку к груди. Когда он вновь поднял глаза, перед ним стоял Философ.
К своему удивлению, Анмай не ощутил ничего, — ни испуга, ни радости. Затем извне в него вошло знание: здесь, в Пустыне Одиночества, его жизнь, все его поступки, будут взвешены и поняты до конца, и он будет осужден… к тому, что заслужил. Тем не менее, он ничуть ни боялся, — просто не верил, что Звезда Бесконечности отвергнет единственного, пришедшего к ней. Его интересовало лишь, откуда он знает, что стоящий перед ним Философ, — настоящая его душа, после бессчетных лет скитаний в пустоте вновь обретшая плоть, а не ожившее отражение из его памяти. Но она была непостижимым образом связана с ним, — за бездну прошедших лет души очень сильно изменились, и он вряд ли бы их понял… как и они его. И, если так, ему вообще нечего боятся. Он не верил, что его собственная память обернется против него. Воспоминания не могут убивать.
А если могут?
Анмай уселся, подтянув скрещенные ноги к груди. Его глаза живо блестели, — он с интересом ждал, что будет дальше. Философ был точно таким же, как в последние минуты своей жизни, — невысокий пожилой мужчина в нелепой синей одежде, и с нелепым коротким автоматом в руках. Толстое в дырчатом кожухе дуло смотрело прямо на Вэру. Потом рядом с Философом появился Сурми Ами, — ещё секунду назад его не было в этой реальности, а теперь он неотделимо присутствовал в ней, но его черты казались подвижными и смутными, — его Вэру никогда не видел, и знал лишь по рассказам Хьютай.
Он понял, что здесь собираются все, чья смерть терзала его совесть. Почему-то это ничуть его не пугало: конец своей жизни он представлял себе именно таким. Вот вокруг этой пары стали возникать другие безмолвные фигуры, — компания вооруженных автоматами мохнатых ару во главе со своим старым предводителем, чьего имени он так и не узнал. Между ними стоял дважды преданый и убитый им Нэйс, такой, каким он являлся к Вэру в кошмарах, — обнаженный, с истерзанным телом, свисающим окровавленными клочьями. Анмай с ужасом ожидал, что появится и Олта Лайту, чаще всего мучившая его во сне, но её не было. Вместо неё он увидел девушку-файа в короткой набедренной повязке, — одну из полумиллионного экипажа «Астрофайры», погибшего вместе с ней.
Он уже понял, что здесь собираются лишь те, перед кеми он чувствует вину, и ничуть не удивился этому. Конечно, было бы совсем неплохо, если бы здесь появился Найте или Укавэйра, — он очень хотел узнать, что же с ней на самом деле сталось, — но тут решал не он, и ему оставалось лишь подчиниться такому выбору судей.
Так он и сделал.
Анмай поёрзал, устраиваясь поудобнее, — насколько это было возможно на камнях, стараясь представить, что будет дальше. Глядя на давно умерших врагов, он не боялся… ему хотелось в это верить.
Что бы они ни решили, я не позволю опять над собой издеваться, — сказал он себе. — В конечном счете, всё это, — лишь пустая формальность. А если нет?