Анмай помотал головой. В этом сне он тоже был очень молод, его худое мускулистое тело под тонкой тканью грязного, порванного серого комбинезона покрывали запекшиеся ссадины… но что всё это значило?
Внезапно его охватил страх, — он понял, что все жизни всех несчетных его предков решили слиться в нем. Этого ему вовсе не хотелось. Он не хотел утонуть в путанице воспоминаний и перестать быть собой.
Вдруг в его памяти всплыли уже знакомые образы иной давно сгинувшей жизни, и он почувствовал, что задерживаться здесь дальше не стоит. Вряд ли там будет что-то лучше этой дружбы в самом начале времен…
А потом к нему пришли воспоминания совершенно другого рода, — похоже, в его теле, начиная с самого рождения, кроме него жил ещё кто-то, незаметный и абсолютно чужой. От скуки Анмай долго размышлял, что бы это могло быть. Явно не какая-то обособившаяся часть его сознания, — в этом он был совершенно уверен. Это было нечто Извне, нечто, страдающее в чужом мире Реальности, и стремящееся вырваться из него. Что это было? Какая-то часть сознания Создателя, отразившаяся в сотворенной им Вселенной, — пусть даже без его воли? Может быть. Ведь именно подобной, — нет, той же самой, — части была обязана своим рождением Звезда Бесконечности. Без этого осколка чужой сути он никогда бы не смог оказаться здесь, никогда не смог бы найти дорогу к ней. Может, Создатель хотел, чтобы она нашла его, и рассказала о созданном им мире?
Но, чем бы это ни было, сейчас оно было мертво, — просто сгусток чужих, непонятных воспоминаний, неприятный, но безвредный, словно вросший в тело осколок. Был ли он обязан ему своей невероятной жизнью?
Да, скорее всего. Но его неповторимое сознание сыграло в этом отнюдь не меньшую роль. Пускай его видения были на самом деле лишь воспоминаниями, доставшимися от той, чуждой сущности, — но стремления и желания принадлежали лишь ему. Он рассмеялся, поняв, что принимал прошлое за будущее, и что его будущее на самом деле было столь же зыбко и неверно, как и у всех остальных.
Ты долго уходил от возмездия, приятель, — подумал он. — Но сейчас получишь всё сполна.
Затем Анмай выпрямился, — и бросился со скалы вниз.
Всю его кожу мгновенно охватила страшная и странная боль, — он чувствовал, что она цела, и вместе с тем чувствовал, что ему причиняют смертельные повреждения. Он отчаянно, почти бессознательно рванулся вверх, одновременно крепко зажмурившись и сжав губы. Его руки и ноги судорожно дергались, — скорее от боли, чем в осознанных усилиях, — но он всё же сумел всплыть. Когда голова и плечи показались над поверхностью, стало немного легче. По крайней мере, он смог уже осознанно управлять своим телом, заставляя его плыть дальше в Море Боли.
Когда-то Анмай плавал совсем неплохо, — но, едва он успел сделать несколько гребков, очередной вал подхватил его и поднял высоко вверх, со страшной силой ударив о скалу. Он услышал, как хрустнули кости и лишь затем его тело разорвала страшная боль, — теперь уже изнутри. Правая рука была сломана и не подчинялась, инстинктивные попытки воспользоваться ей, чтобы не захлебнутся в обжигающей жидкости, заставили его надрывно кричать.
Он не знал, какие ещё повреждения получил, но белая пена вокруг окрасилась его кровью. Анмай отчаянно барахтался, пытаясь удержаться на поверхности, но море, откатываясь, скрутилось водоворотом и потянуло его вглубь, а затем сомкнулось над головой. Боль стиснула его чудовищными тисками, в свежие и открывшиеся раны словно вцепились раскаленные клещи. Он закричал, уже не контролируя себя, — и обжигающая масса хлынула в его рот, раздирая язык. Он мгновенно захлебнулся, грудь разрывалась, словно из нее раскаленными крючьями выдирали внутренности. Дикая судорога передернула его тело, заставляя глаза широко открыться.
Когда жидкость проникла под веки, боль ударила прямо в мозг, разрывая его белым пламенем. Дыхательные мышцы сжались в непроизвольном спазме, — и Анмай вдохнул, наполняя жидким огнем легкие.
Это был конец. Грудь стиснуло стальным обручем, он не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть, кошмарная боль смяла сердце, не позволяя ему разжиматься. Анмай не мог терпеть такие мучения, ему хотелось лишь немедленно умереть, но время словно остановилось. Утопая в белом обжигающем пламени, он чувствовал, как мучительно медленно рвется нечто очень прочное, — его связь с жизнью.
Вдруг в ушах зазвенело, и боль стала ненастоящей, нереальной. Через миг Анмай, — ясный, холодный, спокойный, — висел над бурлящим белым морем, не чувствуя ничего, только слыша слабый, замирающий звон.
Превращение свершилось, но до предела натянутая струна ещё звенела, — его тело продолжало бороться. Через несколько секунд оно вновь показалось на поверхности. Анмай смотрел на него с ужасом, но отстраненно, словно на кого-то другого. Больше всего его поразило, что юноша, — он не мог думать о нем, как о себе, — остался им. Он судорожно выкашливал белую массу, бился, пытаясь набрать воздуха и удержаться на поверхности, окрашивая волны своей кровью. Широко открытые большие глаза смотрели на Вэру, но не видели его. Они светились болью и безнадежной жаждой вобрать в себя в один миг весь окружающий мир. Вал подхватил его, снова швырнул на скалу…
Анмай услышал, как вновь хрустнули кости, но юноша сумел зацепится левой, уцелевшей рукой, и повис на ней, пытаясь подтянуться. Это ему удалось, но искалеченные ноги стали соскальзывать, — по ним, пятная камень и делая пену алой, стекали темные ручейки. Вэру больше всего поразила эта красивая рука, на которой от страшного напряжения вздулись все мускулы и жилы. Инстинктивно он попытался помочь юноше, — и пережил несколько самых страшных мгновений в своей жизни, поняв, что не может сделать ничего. Он попытался хотя бы с ним заговорить, — но юноша сорвался, и поток повлек отчаянно бьющееся тело прочь, в тугую спираль водоворота. Перед Вэру в последний, — в самый последний раз, — мелькнули черные волосы, коричневое лицо… Потом всё исчезло в белой пене, и лишь струна зазвенела, готовясь порваться, — но прошла ещё целая бесконечная минута, прежде чем она, пронзительным звоном хлестнув его разум, всё-таки оборвалась.
Через миг тело вновь показалось на поверхности, и теперь волны потащили его дальше в море. В их согласованном кипении Анмай мог разглядеть немногое, — сжатую в последнем усилии руку, беззащитную обнаженную ступню…
Всё остальное казалось сплошной темной массой. Внезапно она засветилась. Её одело холодное синее пламя, оно вздымалось расходящимися лучами, и волны повлекли разгорающийся костер дальше, в бесконечность, пока он не превратился в перевернутый водопад торжествующего света.
Вэру растерянно смотрел ему вслед. Он знал, что теперь его бытие имеет весьма отдаленное отношение к реальности… но что есть реальность? И кто это был? Неужели настоящий, отважный и чистый Анмай, а не несчастный разрушитель, обреченный навечно терять тех, кого он любит? И кто он теперь? Не очередной ли это выверт его сознания, так похожий на те, что являлись к нему во снах?
Он боялся думать об этом, боялся даже чувствовать себя, — у него не осталось тела, он мог лишь смотреть, — но ему было уютно, и лишь необратимость перемены его пугала. А потом…
Когда страх, заточивший его в скорлупу призрачных чувств уже исчезнувшего тела стал слабеть, его охватили очень странные ощущения, — он лишь отчасти мог их осознать, по крайней мере сразу. Теперь он не чувствовал ничего, что ощущал раньше, — ни тела, ни веса, ни боли, — ничего этого уже не будет. Никогда. У него не билось сердце, он не дышал, — но это оказалось совсем не страшно. Он знал, что не нуждался в пище, — он стал совершенно независим от окружающей среды, воспринимая её лишь отчасти. Но зрение у него осталось, — он видел всё, что его окружает. Лишь чудесный свет стал казаться ему сероватым, словно через пыльное стекло.
Во внезапном порыве надежды он понесся к нему, в один миг оказавшись на огромной высоте. Понемногу стало возвращаться пугливое любопытство. Пусть он воспринимал всё окружающее, словно во сне, — он был счастлив. Теперь он, наконец, узнает, что лежит за этой световой завесой… и есть ли конец у Бесконечности. Теперь он мог лететь, куда только захочет, — он превратился в нечто чистое, и пространство подчинялось его желаниям. Он знал, что всё это, — навечно. Собственно, он знал, что сможет вернуться к Хьютай, если захочет, — но он не хотел возвращаться к ней неосязаемым призраком.