Состояние здоровья Елены все еще внушало опасения, и Андрей пытался настоять, чтобы ей позволили посетить США для лечения, а также для того, чтобы повидаться с родными. Он написал Юрию Андропову, а после его смерти 9 февраля 1984 года обратился к его преемнику Константину Черненко: «Эта поездка стала для нас вопросом жизни и смерти». 30 марта его вызвали в ОВИР города Горького и уведомили, что ответ на его обращения придет через месяц.
Однако КГБ не собирался быть мягким в такой трудный политический период: с временным кремлевским лидером, в разгар войны в Афганистане и на волне слухов о том, что Рейган готовился к первому ядерному удару. 2 мая Андрей провожал Елену в одну из ее регулярных поездок в Москву. Через окно аэропорта он наблюдал, как она идет к самолету. Вдруг подъехала машина, и Елену арестовала милиция. «Первый допрос и обыск состоялись прямо там, в аэропорту. Мне заявили, что я буду осуждена по статье 190 за распространение заведомо ложной антисоветской пропаганды», — рассказывала она.
Андрей вернулся в квартиру. Через два часа местный начальник КГБ туда же привез и Елену. Он произнес перед ними целую речь с угрозами и обвинениями Елены в том, что она является агентом ЦРУ, и взял с нее подписку о невыезде из города. 4 мая ТАСС обвинил Елену в связях с американскими дипломатами и в планах уехать в США, чтобы просить там политического убежища. Андрей решил, что у него нет иного выхода, кроме как объявить очередную голодовку.
4 мая их друг Ирина Кристи вылетела в Горький. Теперь квартиру Сахаровых серьезно охраняли, но Ирина смогла с улицы перекинуться парой слов с Еленой, стоявшей на балконе. Ирина вернулась в Москву и обнаружила, что возле ее квартиры дежурят агенты в штатском, а ее телефон отключен. И все-таки она смогла поделиться с западными журналистами новостью о том, что два дня назад Андрей начал голодовку.
Изоляция Сахаровых стала полной. Они были отрезаны не только от Запада и от Москвы, но и от жителей Горького. Елена рассказывала мне: «Иногда он выходит на прогулку. Люди замечают его, но не разговаривают с ним, потому что к нему всегда приставлен агент КГБ, впрочем, как и ко мне. Если нам надо выйти в магазин, они всюду следуют за нами. Кто бы к нам ни подошел, его сразу же останавливают. Сколько всего агентов? Может, 100. Не смейтесь. Никто не знает наверняка».
7 мая 1984 во время голодовки Андрей сопровождал Елену в отделение милиции, куда она шла на очередной допрос. Его схватили агенты КГБ, переодетые докторами, и отвезли в больницу имени Семашко, где четыре месяца насильно кормили, что больше было похоже на пытку. Сначала питание вводили внутривенно. Руки и ноги привязывали к кровати, а когда в вену вводили иглу, Андрея держали санитары. В результате после всего этого у него был мозговой спазм или микроинсульт, что впоследствии сказалось на его речи.
На Западе ничего об этом не знали. Изоляция семьи Сахаровых была слишком надежной. Но все равно мы предчувствовали что-то плохое. «Умирает ли Андрей Сахаров?» — задавалась вопросом «Вашингтон пост»[141], отмечая, что в поведении Кремля была «настоящая злоба и месть, мелочная политика запуганной силы, которой не хватает достоинства и уверенности в себе».
Одним из источников информации, хотя и ненадежным, был Жорж Марше — лидер французских коммунистов, который всеми способами пытался оправдать действия КГБ по отношению к Сахарову. В радиоинтервью 20 мая он заявил, что, по словам «высших советских чиновников, состояние здоровья Андрея и Елены было удовлетворительным». Ее сердце работало стабильно, а зрение можно было лечить в советских больницах. Поэтому не было никакой необходимости в выезде за границу.
25 мая доктора КГБ применили к Андрею другой способ кормления. Они зажимали ему нос, а когда он открывал рот, чтобы дышать, врачи заталкивали туда еду, а затем сжимали ему челюсти, чтобы он не мог ничего выплюнуть. И Андрею приходилось глотать пищу, чтобы иметь возможность дышать. Он постоянно чувствовал удушье, вены на его лбу вздувались. Влияние подобного «лечения» на пожилого человека с больным сердцем легко можно представить.
Сахаров приостановил голодовку, но его продолжали держать в больнице и не разрешали говорить с Еленой, которая находилась под следствием. В июне 1984 года у него появилась дрожь, и врачи сообщили, что это признак болезни Паркинсона. Они сказали: «Мы не дадим вам умереть. Мы уберем женщин с зажимом. Но вы превратитесь в беспомощного инвалида, который не сможет сам надеть брюки».