На следующее утро я встретился с Ларисой Богораз, вдовой Анатолия Марченко. Путь к ней казался бесконечным, я был не в своей тарелке из-за нестерпимого холода, а также потому, что это был мой первый день в России. На Ленинский проспект, где жила Лариса, мы выехали из гостиницы «Космос» с моими сыновьями Джеймсом и Вильямом, передвигавшимся на костылях, потому что у него была сломана нога, а также с их другом Саймоном Вулфсоном; с собой мы везли подарки — чемоданы с теплой одеждой для тех, кто все еще находился в лагерях. Лариса встретила нас очень гостеприимно, но еще не прошло и месяца с тех пор, как ее муж умер в чистопольской тюрьме, поэтому лицо ее было скорбным. Ее двенадцатилетний сын Павел выглядел совсем мрачным. «Я думаю, теперь все должно улучшиться, — сказала Лариса. — Но Павел считает, что этого не произойдет. Все будет совсем наоборот».
В тот день мы обедали в Доме кино с поэтессой Беллой Ахмадулиной. Потом пошли гулять, и Уильям сказал, что у него замерзла больная нога, которую он сломал, играя в регби. Мы отнесли его в ближайший магазин, и добрая русская матрона восстановила кровоснабжение его пальцев, а затем мы обернули ногу в газету «Правда», чтобы защитить ее от мороза.
Вскоре британский посол угощал меня чаем из серебряного чайника, а потом в американском посольстве дипломат более низкого ранга отвел меня в подвал и посадил в комнату с прозрачными пластиковыми стенами, где мы могли поговорить об изменчивой ситуации в Москве. И мы беседовали в этой звуконепроницаемой коробке, защищенной от жучков и микрофонов КГБ, похожей на космическую капсулу или на камеру в знаменитой американской тюрьме в Сан-Квентине. Мы долго обсуждали: есть ли хоть какой-то шанс, что СССР станет более свободной страной? Или же все это обман? Вот такие разговоры шли на стыке 1986 и 1987 годов.
Освобождение Сахарова давало повод для оптимизма, а смерть Марченко указывала на противоположное. Ходили слухи, что политических заключенных освободят, что с диссидентами примирятся и что Горбачев хочет реформировать систему. Мы надеялись, что дело обстоит именно так, но в прошлом нам слишком часто приходилось разочаровываться.
Я приехал в Москву с туристической группой через «Интурист», поэтому предполагалось, что я буду следовать их программе. На вечер 28 декабря было запланировано посещение цирка. Вместо этого я решил осуществить одну из самых заветных своих целей — встретиться с Андреем Сахаровым. Проблема была в том, что я никак не мог предупредить Елену и Андрея о своем визите. Не прошло и недели, как они вернулись в свою квартиру, и телефон у них еще не работал. Им было от чего устать и от чего нервничать. Стоило ли мне рисковать и приходить к ним незваным гостем, который по русской пословице «хуже татарина»?
Укутанный в шубу, в шапке, надвинутой на глаза, чтобы защититься от холода, я вышел из такси около многоквартирного жилого дома. Я даже не представлял, что случится дальше. Есть ли у входа агенты КГБ, как это было в прошлом? Стоят ли они на улице или же на лестничной клетке восьмого этажа? Арестуют ли меня или просто отвезут в цирк к группе туристов? В подъезде было очень темно, в лифте — еще темнее. Я искал квартиру 68 и никак не мог найти. Я поднимался по ступенькам, время от времени чиркая спичкой, чтобы проверить номера квартир. В конце концов я нашел нужную квартиру и позвонил. Я не представлял, кто мне ответит, дома Сахаровы или нет, смогут ли они принять меня.
Дверь приоткрылась, и через щелку я увидел доброе лицо и всклокоченные волосы на профессорской голове Андрея Сахарова. Выражение его лица говорило о том, что в тот день он слишком часто подходил к двери. Я робко представился. Его лицо озарилось улыбкой. Он позвал Елену, чтобы та подошла к двери и подтвердила, что я именно тот, за кого себя выдаю. После этого мне разрешили переступить порог, и спустя несколько мгновений я избавился от тяжелой меховой шапки, сапог и трех слоев лишней одежды. Я сидел на знаменитой сахаровской кухне с тарелкой горячего лилового борща, которую Елена немедленно поставила передо мной, и согревался у плиты с включенными четырьмя конфорками.