Но дорога к демократии не была гладкой. 26 апреля 1987 года я отправился в Люцерн, чтобы встретиться с Анатолием Корягиным и его женой Галиной. Его история была чудовищной. В 1981 году Корягина посадили в тюрьму за признание нормальными украинских диссидентов, которых КГБ хотело упрятать в клиники для душевнобольных. Галина рассказывала мне[148]: «В те годы каждый член нашей семьи был избит, и не один раз, прямо на улицах нашего родного Харькова. Нападали и на сыновей, и на меня, и на мою мать. В 1982 году, после того, как девятилетний Александр серьезно пострадал в подобном инциденте, я решила обратиться в суд. Судья решил, что это было «нормальной» формой выражения общественного мнения против такой антисоветской семьи, как наша».
К их другому сыну Ивану относились еще хуже. «Он очень часто возвращался из школы в слезах. Одноклассники по науськиванию учителей называли его отца изменником и фашистом». Когда Ивану исполнилось четырнадцать, его вызвали на школьной линейке и заставили оговорить своего отца. Он отказался, за что был исключен из школы. Два года спустя на него напали на улице, затем обвинили в хулиганстве и приговорили к трем годам лишения свободы, и он вышел из тюрьмы всего за несколько дней до отъезда всей семьи в Швейцарию.
Корягин не разделял точку зрения Сахарова о том, что диссиденты обязаны оставаться в СССР и участвовать в процессе реформ. «Я не видел ни малейшего намека на перемены, которые позволили бы мне продолжать свою работу». Когда-нибудь Россия станет демократической страной, сказал он мне, но это не будет результатом деятельности Горбачева. «Меня отпустили потому что Запад продолжал напоминать обо мне», — утверждал он. Корягин с радостью выехал на Запад, подальше от своих советских мучителей, и не рискнул задержаться хоть на один день в стране, которая так к нему относилась.
И все же были и хорошие новости. Еще до конца 1987 года я смог доложить[149], что из 754 советских политических заключенных, названных эмигрантом академиком Кронидом Любарским, 233 были освобождены. У нас имелся список из 180 человек, находящихся в тюрьме за исповедание христианства, а год назад их было 333. Дел о воссоединении разделенных советско-британских семей насчитывалось тринадцать: девять на момент, когда Маргарет Тэтчер была в Москве в марте 1987 года, и четыре на ноябрь того же года. Еврейская эмиграция составила 787 человек в августе и 721 в сентябре, в то время как за весь 1986 год она была всего 914 человек.
В конце октября я с двумя коллегами по Европарламенту отправился в Вену, чтобы подвести очередные итоги Хельсинкского соглашения, что делалось каждые четыре года. В апреле 1983 года меня поразила агрессивная речь полковника КГБ Сергея Кондрашова, который говорил от лица советской делегации. В 1987 году от советской стороны выступали Юрий Кашлев и Юрий Колосов. Мы ожидали нового мягкого подхода, но были сильно разочарованы. Колосов больше часа разъяснял свою точку зрения. «Мы будем бороться с вами, как боролись в 1917-м», — сказал он. Я тут же вставил, что родился спустя двадцать один год после 1917-го, на что он ответил: «Значит, мы сражались с вашим дедом».
Назначение Эдуарда Шеварднадзе министром иностранных дел в июле 1985 года означало, что из советского МИДа подул теплый ветер. Но призрак его предшественника Андрея Громыко по кличке «угрюмый Гром», все еще обитал в коридорах министерства. В 1986 году Горбачев отметил, что советский дипломат, известный как «господин Нет», не годится для служения национальным интересам. Но Юрий Колосов, хотя и был молодым человеком, казался живым воплощением этой таинственной фигуры прошлого. Еврейскую эмиграцию он приравнивал к «утечке мозгов», которую надо строго контролировать. «Вы на Западе ограничиваете экспорт своих технологий. А мы ограничиваем экспорт ученых-евреев». И еще он добавил, что советская Конституция принималась при участии 280 миллионов человек, и никто не собирается менять ее из-за господина Орлова, господина Щаранского, госпожи Боннэр и нескольких сотен диссидентов. Он сказал, что в его стране соблюдаются самые важные права человека: право на жилище и право на работу, — а их-то советские граждане теряют, как только выезжают за границу, потому что капиталистический мир подобных гарантий не дает. Вот почему (тут он произнес нечто совершенно невероятное) советское правительство получает множество обращений от британских рабочих, желающих иммигрировать в СССР.
В 1987–1988 годах многие советские официальные лица пытались предпринять контрмеры против горбачевских реформ. Они не без оснований полагали, что система прав человека, предложенная Западом, неизбежно приведет к развалу советской империи. И они старались его предотвратить. Возвращение Сахарова в Москву служило сигналом перемен, но больше года никто не мог сказать, насколько основательными будут перемены и кто выиграет в этой бюрократической схватке.