Несмотря на все эти события я по-прежнему был увлечен творчеством Солженицына. В Стокгольме в Нобелевском фонде я достал текст лекции, которую Солженицын должен был прочитать в 1970 году при вручении ему Нобелевской премии. Мне разрешили опубликовать ее, что я и осуществил за свой счет, снабдив русский текст параллельным английским переводом. Эта речь была еще одним обвинительным документом советским порядкам, хотя и заканчивалась оптимистической мыслью о том, что искусство и правда могут одолеть насилие: «Одно слово правды весь мир перетянет». 14 октября 1972 года мой перевод этой речи был напечатан в газете «Гардиан» и прочитан по третьей программе Би-би-си знаменитым актером Полом Скофилдом. Позже на этом материале был сделан фильм под названием «Одно слово правды».
Помню, как 30 декабря 1972 года около полуночи у меня дома зазвонил телефон. Звонил Сент-Олдуин, тон его был приветливым, но смущенным. Граф сказал, что, в конечном счете, включить меня в список членов Европейского парламента оказалось невозможным. Это было еще одной бедой. Назначение в Европарламент было для меня важным не само по себе, а как знак реабилитации, символ доверия правительства. Предложив мне эту работу, а затем отменив назначение, правительство давало всем осведомленным в этом деле понять, что мрак, окружавший мое дело, еще не рассеялся.
Я долго опасался причинить кому-либо неудобство своей персоной. Переждав год, 6 февраля 1974 года я отправился за советом к Сент-Олдуину. Тогда-то он и подтвердил то, что я и мои друзья всегда подозревали и о чем ходили упорные слухи, а именно: службы безопасности МИ-5 и МИ-6 рекомендовали Хиту не предлагать мне даже самого низшего поста в правительстве. Граф выразил глубокое сожаление по поводу того, что обнадежил меня назначением в Страсбург в 1972 году, и объяснил: «Тед (Хит — прим. авт.) не хотел, чтобы вас включили в список. Мы представили вашу кандидатуру, а Тед вас вычеркнул по совету МИ-5 и МИ-6».
Через несколько дней Хит уже не был премьер-министром, поэтому 25 апреля я счел уместным написать ему и отметить, что, несмотря на мою победу в деле о клевете, проблема, кажется, все еще не решена. Я попросил его о встрече. Ответом мне были два письма-отговорки от 10 мая и 4 июня без какого-либо предложения о встрече, но с предположением о том, что я неправильно понял слова Сент-Олдуина. Второе письмо заканчивалось словами: «Надеюсь, теперь мы можем считать этот вопрос закрытым». Он не был готов уделить своему бывшему нижестоящему сотруднику ни минуты. Он был занят, а вся эта история доставляла слишком много хлопот.
Но я-то, конечно, не мог считать вопрос закрытым. Пятно клеветы, очевидно, еще не было смыто, по крайней мере в глазах секретных служб и лидера моей партии. В то время еще нельзя было предъявить иск МИ-5 или МИ-6, как это делается сейчас. Я обращался на самый высокий политический уровень, но лидеры нашей партии Хит и Джеллико палец о палец не ударили, чтобы помочь мне. Они отвечали, что проблемы больше не существует. Мне оставалось только сидеть и ждать перемен. Ждать пришлось недолго. В 1973 году Джеллико был вынужден подать в отставку со своего поста лорда-хранителя печати в кабинете министров, поскольку его уличили в связи с некоей Нормой, девушкой по вызову. Затем в феврале 1974 года Хит был сброшен избирателями с поста премьер-министра, а в феврале 1975 — своей парламентской фракцией с поста руководителя партии. В марте 1975 года его сменила Маргарет Тэтчер. Несколько дней спустя появилась вакансия в Европейском парламенте. Питер Керк, глава нашей делегации в Европарламенте, вновь выдвинул мою кандидатуру, и на этот раз новый лидер консерваторов не стала налагать вето. Мне было разрешено занять пост в Страсбурге.
С тех пор секретные службы не причиняли мне беспокойства, и я не был на них в претензии. Я оставил надежды на министерскую карьеру, и работа в Страсбурге и Брюсселе в качестве выборного члена Европарламента мне нравилась, особенно в 1979–1994 годах. И все-таки в течение многих лет я ощущал раздражение при мысли о том, какая неразбериха и какие увертки сопровождали мое назначение и увольнение из кабинета министров, а также о том, что никто не решился обсуждать со мной эту тему даже через несколько лет. Поистине это было темное дело, правда, не имевшее значения для британцев, да и для моего повседневного благополучия, но отпечатавшееся тенью где-то в глубине моего сознания.