Солженицын — человек, которому Личко предположительно нанес вред — после 1974 года спокойно и безбедно жил на Западе, почитаемый миллионами людей как герой и пророк. Личко же наоборот заплатил страшную цену за свое мимолетное участие в литературной политике. И дело не столько в восемнадцати месяцах тюрьмы. За освобождением в 1972 году последовали годы изнурительной болезни. На Западе его называли агентом КГБ. В собственной стране продолжали травить за то, что он работал на западную разведку. Он был зернышком между жерновами «холодной войны». Работу в Словакии ему больше не предлагали. Скандал постепенно затих, но Личко уже не смог занять какое-то положение в неосталинистской системе, сформированной после 1968 года. Он и его жена ни разу не связались со мной за восемнадцать лет, прошедших от его ареста до смерти в 1988-м году. А я знал, что мне брать на себя инициативу нельзя, так как этим я мог подвергнуть его опасности. Любой шаг с моей стороны, даже простая почтовая открытка, рассматривался бы словацкой полицией как попытка восстановить шпионскую сеть.
Личко с надеждой ждал, когда же изменится политическая ситуация, хотя бы для того, чтобы подать в суд на журнал «Тайм» за то, что тот в декабре 1970 года назвал его советским агентом, но сам становился все мрачнее и слабее здоровьем, и умер ровно за год до начавшейся в ноябре 1989 года «бархатной революции», которая бы его реабилитировала. В августе 1990 года Верховным судом Братиславы с него было снято обвинение в антигосударственной деятельности. В феврале 1991 года меня пригласили в Братиславу, где новый демократический директор словацкого телевидения, Роман Калиский, принес мне извинения за то, что его сотрудники в 1972 году назвали меня британским шпионом и «врагом». В марте 1991 года в эфир вышла телепередача, рассказавшая правду о моей роли в тех событиях и опровергшая фильм «Кто вы, лорд Николас Бетелл?», который секретные службы заставили работников телевидения показать 7 февраля 1972 года.
В свете того, что происходило с Личко с момента его ареста в сентябре 1970 года до его смерти в нищете в ноябре 1988 года, было бы полным абсурдом допустить, что он когда-либо работал на КГБ. Он мог бы навредить Солженицыну, если бы захотел, и извлек бы из этого выгоду, но он этого не сделал. Напротив, он остался верен человеку, оскорбившему его. И коммунистическая Словакия заставила его страдать за эту верность, тогда как западные советологи не оценили его заслуг.
Солженицын ставил перед собой долгосрочные цели, и тем, кто оказывался на пути к этим целям, иногда приходилось платить за это. Он со всей откровенностью признает это в книге «Бодался теленок с дубом», где пишет о 1971 годе: «Я… ощутил его как проход полосы затмения, затмения решимости и действия. Я не заступился за Буковского, арестованного той весной. Я не заступился за Григоренко. Ни за кого. Я вел свой дальний счет сроков и действий»[26].
Даже журналист Оберон Уо, чьи разоблачения «козней КГБ» в сентябре 1970 года вызвали всю эту бурю, под конец разочаровался в человеке, которого он с таким рвением защищал. «Какое-то время он (Солженицын — прим. авт.) был моим кумиром…» — записал он в своем дневнике в мае 1983 года[27]. Но пелена спала с его глаз, продолжал он, и он стал замечать религиозную и национальную нетерпимость, которая побуждала его прежнего кумира критиковать отсутствие духовности у иностранцев на Западе почти так же ожесточенно, как он критиковал советский коммунистический строй у себя на родине.
4. После «Последней тайны»
Я был сыт по горло историей с Солженицыным и еще больше — историей с правительством Хита. С 1972 по 1974 год я посвятил себя проекту, который, как я надеялся, заставит меня их забыть. Это была книга о насильственном возвращении нескольких миллионов советских людей в ежовые рукавицы Сталина в 1945 году по условиям ялтинского соглашения, заключенного в феврале того же года. Этот факт не был широко известен, и мне о нем впервые шепотом рассказали в 1958 году мои русские, бывшие советские, преподаватели в Крейле. Мне сразу стало ясно, что вопрос этот спорный, хотя я и понятия не имел, насколько спорным он обернется в конечном счете и сколько времени этот спор будет продолжаться. Выбор этой темы для книги никак не был связан с моей причастностью к работе над произведениями Солженицына. Наоборот, я надеялся, что она уведет меня подальше от всепоглощающего влияния великого писателя.