В Париж я прилетела в три часа дня. Суета в аэропорту, сбор группы, ожидание гида, автобуса — в город мы приехали вечером. Ничего не соображала, просто вбирала в себя мелькающие картинки. Бабушка с внуком возле продуктового магазина. Белый лимузин с бумерангом на капоте. Шикарный кожаный портфель в руках господина в костюме из тонкого шелка. Бомж в шапочке как у Боба Марли. Широкие дороги пригорода, застроенного панельными пятиэтажками. Узкие дорожки исторического центра. Старые дома, лужи на тротуарах. Я в Париже?
— Гид смерила оценивающим взглядом:
— Вы, я так понимаю, уже не первый раз здесь?
— Эээ…
— Это ваша гостиница. Из нашей группы вы живете здесь одна. Завтра в одиннадцать ноль ноль сбор возле Гранд-Опера, будет обзорная экскурсия. От вас до театра минут десять пешком, спросите у портье, как дойти.
Я выскочила из автобуса. Через полчаса с мокрыми волосами и счастливым выражением лица выползла в город. Прикасалась к шершавым стенам домов. Дышала последождевым воздухом, пахнущим свежим кофе и пряными травами, наполненным незнакомым, но таким органичным гомоном. Ничего не поняла, ничего не узнала, обошла близрасположенные кварталы, в голове сумбур, часовые пояса смещены, блаженная улыбка, усталость. Спать!
Проснулась в шесть от кухонных нагоняев — окна выходили во двор, куда выходили и окна кухни. Смеялась до слез, к семи ноль ноль была возле входа в столовую-ресторан. В семь пятнадцать, зажав подмышкой карту от турфирмы и еще одну от французов, с которыми познакомилась в самолете, уверенно вышла обозревать окрестности.
Как же город прекрасен, когда проснулся. Он ежится от ночного воздуха, подмигивает стеклышками окон и бликами солнца на умытом дворниками асфальте. Отряхивает влажную пыльцу со стриженых макушек деревьев, дрожит травинками газонов, заставляет покрываться мурашками от прохладного ветра, вихрями бегающего меж домов. Чистый, прозрачный, искрящийся…
В Париже атмосфера… слова подобрать сложно.
Ухожу с набережной Сены, поднимаюсь витиеватыми улочками по направлению к Ламартин. Вокруг старые солидные дома, эдакие европейские буржуа в возрасте, но без заносчивости. И никого. Только ты и эти серьезные, согретые солнцем каменно-кирпичные мсье. И вдруг — орган! Поворачиваю в переулок — старый собор, невысокий, серый, грубоватый. Из его полуоткрытой двери — финальные аккорды чудной музыки, церковной, проникающей, поднимающейся под сужающийся свод.
Свернула на боковые улицы, запуталась в узких переулках. Такой кайф — потеряться в Париже! Вот уже дома беднее, вот заполненные магазинами и бистро первые этажи. Потертые стены, истоптанные пороги и крыльца, распахнутые двери. Нашла крохотный, в одну комнату магазинчик, забитый стеллажами и ларями, заваленный товаром. На входе, возле узкой кассы — хозяин-араб, в смешной маленькой шапочке. Что-то обсуждает с девчонкой лет тринадцати, наверное, дочкой. Занятный акцент. Стою возле холодильника с бутылками воды, слушаю. Поворачивается ко мне, улыбается и спрашивает, может ли помочь. Подхожу к кассе с водой, а рядом — ящики с яблоками. Красными и желто-зелеными. Взяла и того, и другого…
Навстречу идут две старушки. Одна — седая, с тонкими чертами лица, в шляпке, кружевной кофточке и шлепанцах. Вторая — негритянка, в платочке и широкой длинной юбке. Обе с палочками. Синхронно поворачивают головы на переходе через улицу, обтекают газетные киоски, заворачивают за углы зданий. Абсолютно синхронно при абсолютном молчании! Полчаса шла за ними, не могла расстаться.
Магазин. Со скрипом подъезжает желтый фургон, из него выходит пожилой латиноамериканец, открывает задние двери, вытаскивает стремянку. Уносит. Возвращается с ней, кладет назад, закрывает двери. Уходит. Минут через семь опять он, открывает двери, вытаскивает стремянку. Уносит… И так раз пять. Как ни богата моя фантазия, я не представляю, что он мог так делать.
Нищий. Прошла мимо, почему-то почувствовала неловкость. Как будто упускаю что-то. Вернулась, кинула пару монеток в стаканчик — заулыбался, быстро-быстро начал что-то говорить. Собрав в кучу все знание языка, спросила, который час. Мсье-нищий закатал рукав, обнаружив под потертой одежкой внушительных размеров часы, показал время. Поблагодарила, пожелала хорошего дня. После этого каждое утро он, завидев меня, здоровался, улыбался и приподнимал грязнющую шляпу.
Как ни странно, в Париже у меня сложились теплые отношения с маргиналами. Художник-нелегал из Алжира, живущий с коллегами на Монмартре и рисующий акварели по пятьдесят евро за штуку, поил кофе с пирожными. Возле собора святой Троицы трое бомжей неясной национальной принадлежности хотели стрельнуть сигарету, но, осознав бесперспективность, пытались накормить яблоками. До этого один из них спал, и я своими глазами видела, как по нему ходили голуби.