Потом становится немного легче. Когда корабли подходят к 64-му градусу, море оказалось почти свободным от льдин. Улучшается видимость. И хотя волны по-прежнему грозны, корабли испытывают меньшую качку, чем в предыдущие дни. Попутный ветер надувает паруса.
Внезапно раздается возглас одного из матросов: «Впереди судно!» Судно? Не может быть! Откуда бы ему взяться? Проходит несколько минут, и сомнения рассеиваются: безусловно, корабль, и движется он ходко. На нем тоже, видимо, заметили французский корабль: на мачте взвивается звездно-полосатый флаг.
Американец!
Французы поднимают флаг. В полной уверенности, что американский капитан последует его примеру, Дюмон-Дюрвиль приказывает замедлить ход. Но американское судно продолжает свой путь и вскоре исчезает вдали. Кто кого не понял, сказать трудно. Уилкс (а это было одно из судов его эскадры) впоследствии уверял, будто американского капитана смутил маневр, предпринятый Дюмон-Дюрвилем: ему показалось, что Дюмон-Дюрвиль не собирался останавливаться. Последний же пишет, что был удивлен поступком американца, что он хотел остановиться, обменяться новостями. «Мы не собирались делать секрета из наших открытий, — сказал Дюмон-Дюрвиль в «Путешествии к Южному полюсу», — тем более что эти сведения могли бы оказаться им полезными — помочь расширить круг географических представлений».
Тридцатого января происходит еще одно событие: французские моряки называют открытый ими остров «Берегом Клари» — в честь жены капитана «Зеле».
«Я посчитал наш долг выполненным. «Астролябия» и «Зеле» внесли свою, и достаточно весомую, лепту в географические и геофизические исследования в данном районе. Конечно, в принципе можно было бы продолжить наше продвижение дальше на запад, может быть, даже снова разыскать землю, ибо, как я полагаю, она окружает большую часть Полярного круга и в конечном счете будет обнаружена теми мореплавателями, которым улыбнется счастье, или же теми храбрецами, которые на свой страх и риск пересекут окаймляющие ее обычно льды. Но я подумал о том, в каком тяжелом состоянии находятся команды, особенно на «Зеле», и решился», — свидетельствует Дюмон-Дюрвиль.
Вечером первого февраля 1840 года на 65-м градусе 20 минутах южной широты и на 180-м градусе 21 минуте восточной долготы корабли Дюмон-Дюрвиля распрощались с закованным в лед континентом и взяли путь на Хо-барт-Таун.
В Хобарт экспедиция пришла семнадцатого февраля, а двадцать пятого вновь вышла в море. Два месяца будут «Астролябия» и «Зеле» исследовать восточные берега Новой Зеландии. Затем они еще раз посетят Лоялти, Гебриды, Новую Гвинею. Трижды пытается Дюмон-Дюрвиль войти в Торресов пролив, но ветры и течения мешают ему. Приходится обойти эти негостеприимные берега.
Тимор, Батавия, остров Св. Елены…
Утром седьмого ноября 1840 года изрядно потрепанные «Астролябия» и «Зеле» бросают якорь на маленьком внутреннем рейде Тулона. Путешествие продолжалось 38 месяцев. Как всегда, значительны осуществленные океанографические работы. Великолепны и редкостны собранные минералогические, зоологические и ботанические коллекции. Привезено много новых карт, описаний, рисунков. Но самое главное — это открытия, совершенные в Антарктике. Они вписывают новые страницы в исследование земель, лежащих за Южным полярным кругом.
Через месяц и три недели после возвращения, тридцать первого декабря 1840 года, Дюмон-Дюрвилю присваивают звание контр-адмирала. В ознаменование совершенных им открытий и исследований Французское географическое общество награждает его своей высшей наградой — золотой медалью. Он приступает к подготовке в печать материалов своей экспедиции.
В письме, датированном первым мая 1842 года, Дюмон-Дюрвиль писал: «Если здоровье позволит, я проведу в июне месяце восемь или десять дней в Кане и Конде… Больше, чем моя хворь (у него было обострение подагры.—Л. В.), меня огорчает то обстоятельство, что вот уже пятнадцать месяцев, как у меня стало сдавать зрение. Я могу писать только днем, нацепив при этом на нос очки. Для человека моего закала видеть, как разваливаешься по частям, право, не весело. Уж если на то пошло, я предпочел бы, чтобы все закончилось одним махом, как у моей матери…»
Неделю спустя, восьмого мая, знаменитый адмирал вместе с женой и сыном, единственным оставшимся у него сыном, едет на праздник в Версаль. Было весело, праздник удался на славу, народу оказалось очень много. В пять часов тридцать три минуты вечера, с опозданием на три минуты, из Версаля на Париж вышел переполненный людьми поезд. В нем было семнадцать вагонов, и его вели два локомотива: один, поменьше, впереди, другой, побольше, за ним. Всего в составе ехало семьсот шестьдесят восемь пассажиров. Около Бельвю, где начинался подъем, произошло несчастье: передний локомотив сошел с рельсов. В свою очередь переворачивается и второй локомотив. Наткнувшись на препятствие, вздыбливаются два передних вагона, затем еще несколько. Вспыхивает пожар.
Десятки людей гибнут в этой ужасной катастрофе. В их числе и прославленный адмирал, трижды сквозь бури и штормы невредимым обошедший земной шар. Гибнут его жена и сын.
Его хоронят на кладбище Монпарнас, вместе с семьей. Ему воздвигают памятник. Родной город Кан устанавливает ему в 1844 году бронзовую статую. Имя Дюмон-Дюрвиля, одного из выдающихся мореплавателей XIX века, исследователя-географа, ученого, внесшего значительный вклад в исследование Океании и Антарктиды, блестящего и мужественного человека, присваивается одной из улиц Парижа. Его именем называют один из Каролинских островов, один из островов в Меланезии, гору на Земле Луи-Филиппа. В 1914 году известный полярный исследователь, австралиец Дуглас Моусон, называет море, омывающее берега открытой Дюмон-Дюрвилем Земли Адели, морем Дюрвиля.
И вот уже более двадцати лет, как на Земле Адели ведет научно-исследовательскую работу французская антарктическая станция «Дюмон-Дюрвиль».