«Вот вы поете “аллилуйя”… А я думал, что в этой деревне живут адвентисты».
«Мы и есть адвентисты, — весело ответил Кларенс, — иногда и адвентистскую песню поем. Но когда мы очень счастливы, — добавил он, заговорщически наклоняясь ко мне, — поем «аллилуйя». А теперь споем адвентистскую. — Кларенс просиял. — Потому что вы попросили».
Я записал гимн на магнитофон, после чего проиграл запись через небольшой динамик. Наши гости пришли в восторг, и Кларенс настоял, чтобы каждый из них исполнил номер соло. Некоторые изощрялись в горловом пении, один индеец принес флейту, собственноручно вырезанную из берцовой кости оленя, и сыграл на ней простенькую мелодию. Затянувшийся концерт нас немного смутил: пленки в запасе было немного, а наш маленький и легкий магнитофон не умел стирать запись. Если писать все подряд, угрюмо думал я, на их коронные номера мы всю драгоценную пленку изведем, а когда встретится что-то действительно самобытное, тут-то ее не хватит. Поэтому я старался записывать лишь самое начало выступлений, исключительно ради того, чтобы отдать должное талантам каждого из певцов.
Часа через полтора концерт закончился, но уходить жители деревни не собирались. Они расселись на полу хижины, болтали между собой на акавайо, разглядывали и трогали нашу аппаратуру и одежду, пересмеивались. Участвовать в их разговорах мы не могли, а Кларенса рядом не было: он стоял во дворе и о чем-то пылко спорил с другим индейцем. Всеми забытые, мы пытались сообразить, как принято поступать в таких ситуациях, и почти смирились с мыслью о бессонной ночи.
Но тут в дверь просунулась голова Кларенса.
«Доброй ночи!» — лучезарно улыбаясь, воскликнул он.
«Доброй ночи», — ответили мы, и тут же все двадцать наших гостей молча встали и двинулись в темноту.
Главное женское занятие в этой деревне состояло в приготовлении хлеба из кассавы; тонкие, плоские лепешки сушили под тропическим солнцем на крышах вигвамов и на больших специальных подставках. Выращивали кассаву на плантациях, которые тянулись между деревней и рекой. Мы снимали, как женщины выкапывают высокие растения, срезают с корней мучнистые клубни и мелко дробят их на доске острым камнем. Сок маниоки содержит сильнодействующий яд — синильную кислоту. Чтобы ее выдавить, мокрую, измельченную кассаву набивали в матапи — двухметровую гибкую плетеную «кишку» с петлями по краям, туго стягивали снизу и подвешивали за верхнюю петлю к поперечине. В нижнюю продевали длинный шест и привязывали его к веревке, закрепленной на опорной стойке. Хозяйка усаживалась или наваливалась на свободный конец шеста, под ее немалым весом шест опускался, туго набитая матапи вытягивалась, сжималась, и ядовитый сок стекал вниз.
Отжим ядовитого сока из молотой кассавы
Сухую кассаву просеивали, после чего замешивали хлеб. Некоторые женщины выпекали его по старинке, на плоских камнях, другие предпочитали круглые чугунные тарелки, вроде сковородок, на каких в Шотландии и Уэльсе пекут оладьи. Плоскую круглую лепешку запекали с обеих сторон и высушивали на солнце.
Мы с Чарльзом внимательно наблюдали за этим сложным действом, как вдруг в хижину вбежал Кларенс.
«Быстрее, быстрее, Дэвид!!! — вопил он, дико размахивая руками. — Я нашел тебе что-то поймать!»
Я понесся за ним к старой колоде, которая выглядывала из зарослей низкого кустарника неподалеку от его вигвама. Возле бревна маленькая, не больше 15 сантиметров длиной, черная змейка медленно поедала ящерицу.
«Быстрее, быстрее, лови ее!» — дрожа от нетерпения, орал Кларенс.
«Ммм… Что ж… Думаю, для начала мы должны ее заснять. — Я, как мог, старался оттянуть время. — Чарльз, иди-ка сюда».
Змея, не обращая внимания на суету, продолжала трапезу. Она уже заглотила голову, а также плечи рептилии, и теперь из змеиной пасти торчали только кончики прижатых к телу задних лап. В ширину змея была на две трети меньше ящерицы, и, чтобы ухватить свою гигантскую жертву, ей пришлось в буквальном смысле отвесить нижнюю челюсть. Маленькие черные змеиные глазки вылезали из орбит от напряжения.
«Эй! — воззвал Кларенс к мирозданию. — Дэвид, вот он, кто хочет ловить эту злую змею!»
«А она очень злая?» — нервно уточнил я.
«Не знаю, — задиристо ответил он, — но по мне, страшно злая».
Тем временем Чарльз почти закончил съемку и теперь наблюдал за нами поверх камеры.