государственный герб.
Неожиданно пришла мысль: не выдать ли газету за паспорт
каравана?
— Покажи ему, скажи, что это наш паспорт, — сказал
Кропоткин старшине.
Сафронов развернул громадный лист и показал китайскому
чиновнику на орла.
— Неужели тут все про вас написано? — с ужасом спросил
старик.
— Да, все про нас, — ответил, не моргнув глазом, старшина.
Старик был совершенно ошеломлен. Он сразу смягчился и,
кивая головой, поглядывал уже одобрительно на путников. Но писарь
опять что-то зашептал ему, и чиновник снова заявил, что не
позволит итти дальше.
Таким образом, конфликт с китайскими властями наступил. Но
власти эти пока были представлены очень слабо: стариком и его
писарем. Однако положение было опасное, надо было сразу на
что-то решаться, и Кропоткин нашел выход.
— Довольно разговаривать, — сказал он старшине, — вели
седлать коней.
Казакам понравилась решительность Кропоткина, они его
поддержали, и, не обращая внимания на китайского чиновника,
караван тронулся в путь.
Старый чиновник страшно взволновался: было ясно, что он
примет свои меры. Тогда, чтобы успокоить его, смягчить и дать
возможность китайскому приказному как-то оправдаться,
Сафронов и Кропоткин обещали, как приедут в Мэргень, немедленно
доложить начальству, что старик употребил все меры, чтобы
воспрепятствовать им пройти в Маньчжурию. Скажут, что он не
виноват, что караван его не послушался и пошел дальше самовольно.
Старый китаец как будто успокоился.
Три дня подряд караван шел, не встречая ни одной живой
души. Было удивительно, что не было на пути орочонских
таборов. Потом, как узнали казаки, оказалось, что, по приказу
чиновника, орочоны откочевывали в горы, как только издали увидят
караван.
Спускаясь с Хингана, долина Номиньхэ то расширялась, то
суживалась. Горные котловины сменялись теснинами. Река
Номиньхэ прорезала одно за другим три ущелья в порфировых и
гранитных горных цепях.
Горные виды сменялись и были один красивее другого.
В нижних котловинах по дну расстилались роскошные луга, а
на склонах росли нетронутые леса, в которых было много зверей.
В лесных зарослях слышалось рявканье диких козлов — гуранов.
Эвенк-охотник занимался своим промыслом, сколько хватало" у
него сил. Главная его забота была — добыть панты, чтобы
заплатить ими выкуп за свою невесту ее родителям. Караван снабжал
эвенка порохом. Попрежнему на всех остановках охотник угощал
казаков свежим козьим мясом. Уютно усевшись вокруг костра,
жарили мясо, нарезав его кусочками и насадив на палку, как
шашлык. Наедались досыта, настроение у всех бывало приподнятое --
и по вечерам пели песни. Кропоткин, как всегда, запевал, казаки
дружно подхватывали, и песня разносилась, отзываясь эхом далеко
в горах.
Разбирая и приводя в порядок собранные материалы,
Кропоткин часто думал с тревогой: что же предпримет старый китайский
чиновник и какие контрмеры нужно будет принять экспедиции?
ДОЛИНЫ РБК НОМИНЬХЭ И ГАНЬХЭ
Чем ниже спускались, тем природа долины Номиньхэ
становилась роскошней, а постоянного населения все не было видно. Леса
здесь никто не рубил, на горных лугах не было стад. Встречались
редкие охотники-орочоны, промышлявшие изюбров; звери здесь
были непуганые. Нередко случалось, что путешественники
встречали стада диких коз, а рявканье их самцов было слышно почти
постоянно.
«После трех ворот, — говорили орочоны казакам, — людей
встретите». Под тремя воротами подразумевались ущелья,
которые пробила река через три горные цепи. Миновали и три ущелья,
а постоянного населения казаки так и не встретили.
Наконец они увидели телегу в кустах. Это оказались дровосеки-
дауры, которые приехали сюда из Цицикара заготовлять и
сплавлять лес. Они жили во временны^ юртах или прямо под
телегами. Увидав русских казаков, они боязливо спрашивали, имеют ли
они право здесь рубить лес, их ли это земля или русская.
В сознании монголов и маньчжуров земли оставались ничьими
даже после того, как было объявлено о присоединении всего
левого побережья Амура к России.
Из долины Номиньхэ дорога вела на невысокий перевал —
через один из отрогов Хингана. Спустившись с него, она снова
стала подниматься на следующий отрог.
Итак, перейдя несколько перевалов через отроги Хингана,
караван оказался в долине реки Ганьхэ. Здесь была первая на их
пути маньчжурская деревня. В ней оказалось около двадцати
дворов, хорошая пашня и крепкий рабочий скот.
Ниже по течению реки, в долине, караван встретил деревни
оседлых орочон-хлебопашцев.
Караван благополучно двигался по Маньчжурии. Казалось, все
шло как нельзя лучше. Но Кропоткин понимал, что чем дальше
они углублялись в Маньчжурию, тем положение становилось
рискованнее. Но это только поднимало его настроение и
подзадоривало бороться за успех предприятия.
Неизвестно было, чем еще закончится история с китайским
чиновником. После столкновения чиновник попрежнему не покидал
их. С утра он уезжал куда-то вперед, а на всех остановках он вдруг
оказывался со своей палаткой тут как тут, рядом с палатками
каравана. Трудно было угадать, что он думает предпринять. Было
несомненно только, что он послал своего гонца в Цицикар за
распоряжением к цзянь-цзюню (губернатору). Кто знает, как
распорядится цзянь-цзюнь? Решит ли вопрос с караваном сам, на свой
страх, или пошлет за инструкциями в столицу — Пекин — к
высшим властям?
Кропоткин решил, что надо спешить, но не показывая вида,
нельзя задерживаться и терять время. И караван шел без всяких
дневок. Ехали очень скоро, километров по тридцать, по сорок в
день. Поднимались с рассветом. Кропоткин часто определял
направление пути и пройденное расстояние.
Когда китайский чиновник уезжал далеко вперед, Кропоткин
пользовался случаем: собирал камни и отбивал геологическим
молотком породы в тех местах, где были обнажения. Он, конечно,
собрал бы много больше того, что было в его сумке, если бы мог
чаще отлучаться в сторону от дороги и делать остановки.
Приходилось брать только то, что попадалось на пути, и все-таки он
собрал около ста двадцати экземпляров горных пород.
На счастье Кропоткина, днем никто к каравану не приставал и
не мешал ему по пути делать съемку. А если изредка и
присоединялся к ним какой-нибудь хаван, то-есть солдат, или крестьянин-
попутчик, то Кропоткин или отставал от каравана, или уезжал
вперед и работал со своей бусолью. По этому материалу он
впоследствии составил довольно точную карту пути, хотя сам, по присущей
ему скромности, считал, что только внес кое-какие поправки в
старые карты. А по существу, карта западной Маньчжурии была
составлена им заново.
Кропоткин работал, как будто не замечая безмерно
надоевшего всем спутника — китайского чиновника. Он не говорил ни Са-
фронову и никому другому о том риске, которому он больше всех
подвергался. Дело в том, что совсем недавно, в июле 1863 года,
Кропоткин был в Айгуне у цзянь-цзюня с визитом по поручению
Корсакова, и чиновники айгуньского цзянь-цзюня могли запомнить
Кропоткина в лицо. Правда, они видели тогда его в форме
казачьего офицера. Но утешение это было слабое, и ему невольно
приходилось задумываться, как бы в конце концов не провалить всего