он ничего не упускал.
Кропоткину было тогда всего двадцать четыре года, но он
носил почти до пояса окладистую русую бороду. Она должна была
внушать населению и матросам уважение и почтение. Вместе с
тем он обнаруживал совершенно мальчишескую живость и
подвижность. Он прыгал с баржи на берег или с баржи в лодку, как
школьник, почти бегом носился по берегу, лазил по деревьям,
карабкался по скалам. Окружающие глядели на него с
недоумением. Он притаскивал на паузок мешки каких-то камней, древесных
веток, трав, костей животных. От него не отставал его товарищ —
Поляков. Вечерами и ночами они приводили все это в порядок,
укладывали, расклеивали надписи, сортировали, а с раннего утра
опять начинали наблюдения и сборы коллекций. Молодые ученые
трудились до изнеможения.
Отношения с командой у Кропоткина были самые
дружественные. Во всех трудных случаях он вместе с матросами принимался
за работу, наваливался на весла, отталкивался на перекатах
шестами, выгружал товар на берег — словом, работал не хуже их,
и это вызывало общее расположение к нему.
Паузок то несло течением мимо скал и берегов, которые каза-
лись интересными и могли дать что-то новое молодым
исследователям; ю, наоборот, застревал довольно подолгу в местах, где не
было ничего любопытного. После двух-трех таких вынужденных
остановок Кропоткин и Поляков решили сойти с паузка и взять
лодку, чтобы в ней плыть от Жигалова до Киренска. На этом
плесе Лена уже широка и глубока. Перекатов и отмелей нечего было
опасаться, и это позволяло им свободно вести геологические,
ботанические и зоологические наблюдения. Лодку можно было
останавливать где угодно.
Почтовые лодки на Лене были большие, приспособленные для
перевозки пассажиров и клади. Они шли на веслах, а при
попутном ветре на них ставили паруса. Средняя часть у них с
перекрытием, под которым можно укрыться от непогоды и солнца.
Кропоткин и Поляков пересели на лодку и, меняя в каждом
поселке гребцов, быстро поплыли вниз по Лене.
В ночное время, когда не было луны и нельзя было понять, где
они плывут, спутники, чтобы не сбиться с фарватера, не угодить в
протоку или не сесть на мель, обращались к Кропоткину со
странной, казалось бы, просьбой:
— Петр Алексеевич, полай пожалуйста!
Кропоткин лаял — собаки на берегу ему отзывались. Сидевший
на руле прислушивался, узнавал селение, мимо которого они
плыли, и успокаивался. Значит, не сбились с фарватера, и плыли
благополучно дальше. А Кропоткин снова налегал на весла.
Лаять Кропоткин научился еще в корпусе, когда его посадили
однажды в карцер за организованный им протест против
порядков, заведенных инспектором пажеского корпуса полковником Джи-
радотом.
В темном карцере, где он просидел неделю, его взяла тоска. Он
перепел все песни и романсы, какие знал, и ему пришло в голову,
чтобы как-нибудь развлечься, научиться собачьему лаю. Он лаял
за маленьких и больших псов, изображал, как собаки дерутся, как
они подвывают, и это очень искусно у него получалось. Казалось
бы, что в этом полезного? Но, как вспоминал потом с улыбкой
Кропоткин, «всякое знание, всякий навык и искусство в жизни
могут пригодиться».
При таком плавании, без обычной на паузке суеты, можно
было отдаваться и поэтическим настроениям, которые рождала река,
и углубляться в мысли, которыми была переполнена тогда голова
исследователя. Этой части своего плавания Кропоткин посвятил в
своих воспоминаниях самые поэтические страницы.
Лена именно на этом плесе, от Жигалова до Киренска,
исключительно красива и живописна. Великая сибирская река прорезает
ПО
горный хребет, ее скалистые берега величественно нависают над
водой, над ними еще выше встают причудливые пики (по
местному названию — «щеки»), их пересекают пади и ущелья. Необычен
и цвет скалистых берегов: яркие розовато-красные оттенки
выделяются на фоне зеленых и лиловых тенистых углублений.
Так они плыли в почтовой лодке до селения Усть-Кут, где им
пришлось задержаться. А дальше они ехали то верхом, то в
лодке. Двигались днем и ночью, чтобы догнать паузок, который ушел
далеко вперед. Приходилось торопиться — время было дорого.
Экспедицию от Ленских приисков до Читы надо было провести до
заморозков, а на это нужно было затратить при благоприятных
условиях не менее трех месяцев.
Помимо исследовательской работы, Кропоткин занимался по
дороге ради заработка еще литературным переводом с
английского геологии Педжа для одного журнала. С материальной стороны
во время экспедиции лично Кропоткин был совсем не обеспечен.
«Здесь страшная дороговизна, — признавался он в письме к
брату, — решительно жить нечем, да и платье плоховато. Одним
словом, в деньгах крайняя нужда».
И дальше: «Переводится очень медленно, исправил очень мало.
Впрочем, главы две есть готовых, но сегодня упаковать не успею,
уже рассвело совсем. На-днях, впрочем, допишу и сдам где-нибудь
ниже Киренска».
Плыть дальше на лодке у Кропоткина нехватило денег. От
вознаграждения за проведение экспедиции, как предлагали ему
золотопромышленники, он принципиально отказался.
Пришлось опять пересесть на паузок, на котором он спустился
от Киренска до впадения в Лену реки Витима, где расположено
село Витимское. Тогда село это было очень невелико, но
своеобразно. Возвращаясь с золотых приисков, рабочие —
«приискатели» — попадали в витимские кабаки и пропивали все, что
зарабатывали. Во многих домах были кабаки. Часть населения жила
спаиванием промысловых рабочих. Это был совсем особый,
замкнутый мирок, в котором осели всевозможные «пауки», содержатели
притонов.
Здесь Кропоткин впервые познакомился с жуткой картиной
быта золотоискателей и их хозяев, которых он называл «маслопузами».
Картина эта буквально потрясла его. Он долго не мог
опомниться. Из Витимского он попал в село Крестовское, на правом
берегу Лены, в пятидесяти километрах ниже устья Витима.
В Крестовском была контора и жила администрация приисков.
Но и здесь был тот же быт и те же нравы, если еще не более
жуткие, чем в Витимском.
Тут Кропоткину с товарищами пришлось перепаковать все
снаряжение и с паузка перегрузиться на вьючный караван, с которым
они и отправились в центр золотых приисков того времени — в
селение Тихоно-Задонское.
Маршрут Олекминско-Витимской экспедиции Кропоткина
начался из центра «маслопузского владычества», как он называл
тогда Ленские золотые прииски.
ЧЕРЕЗ ПАТОМ С КОЕ НАГОРЬЕ
Плавание по Лене заняло двадцать четыре дня — с 10 мая,
когда Кропоткин с товарищами приехали в селение Качугу, до
5 июня, дня выезда экспедиции из Крестовского верхом на лошадях
в направлении Патомского нагорья.
Уже в окрестностях Крестовского Кропоткин нашел много
следов древнего оледенения — валуны и борозды, — которое, как он
предполагал, покрывало Восточную Сибирь. Вместе с Поляковым,
пока шла перегрузка на вьючный караван, он сделал большую
экскурсию и собрал много образцов и материалов,
подтверждающих его ледниковую теорию.
«Ну-с, — писал Кропоткин в те дни своему брату, — добрались
мы до Крестовского, кончили, следовательно, плавание. Мы здесь
уже 4 дня, а я почти не выхожу из дому, раз только ходил до