границей.
Правительство боялось, что добровольный уход России из
Приамурья может быть расценен иностранными государствами как
признак ее слабости, оно вынуждено было пересмотреть свое решение
и присоединить к России весь Приамурский край.
Во Владивостоке в 1891 году был поставлен памятник
Г. И. Невельскому. «Отцу дальневосточного края», гласит надпись
на памятнике.
Но одно официальное объявление о присоединении этого
огромного, необъятного края к России еще не решало практически
вопроса о Приамурье. Задача состояла в том, чтобы освоить эти
земли, заселить их.
До приезда Кропоткина в Сибирь пост генерал-губернатора
Восточной Сибири в продолжение четырнадцати лет занимал граф
Н. Н. Муравьев. Он тоже понимал, какое огромное значение может
иметь для России этот плодородный, богатый край и выход к
Тихому океану, то-есть все левое необъятное побережье Амура и берег
Японского моря, вплоть до залива Петра Великого, что составляет
значительную часть нынешнего советского Дальнего Востока.
План Муравьева состоял в том, чтобы построить по рекам
Амуру и Уссури сеть станиц с полувоенным, полуземледельческим
казачьим .населением на протяжении трех с половиной тысяч
километров.
Когда Муравьев доложил об этом в Петербурге, близорукое
царское правительство ополчилось против этого плана: у военного
министра не было лишних воинских частей, у министра финансов
не было свободных денег...
Тогда Муравьев стал действовать на собственный страх и риск,
использовав те скудные средства, которые могла доставить слабо
населенная тогда Восточная Сибирь.
Помогло в этом деле Муравьеву давнее стремление русских
землепроходцев и забайкальского казачества овладеть
плодородными землями по Амуру. Муравьев распорядился установить также
правильное пароходное сообщение между Сибирью и берегами
Дальнего Востока.
В течение четырнадцати лет Муравьев настойчиво осуществлял
освоение края. За это он получил звание графа
Муравьева-Амурского.
Для колонизации берегов Амура нужно было много людей.
Сибирь не могла их дать. И тогда Муравьев по своему усмотрению
освободил тысячи уголовных каторжан, которые работали на
землях, составлявших личную собственность царя, восстановил их в
гражданских правах и расселил по Амуру. Но людей все же
нехватало. Муравьев дал приказ освободить еще около тысячи ка-
торжан прямо из тюрем и решил их устроить в низовьях Амура
как вольных переселенцев и тоже восстановил их в гражданских
правах.
Освобожденных из заключения посадили на плоты, снабдили
необходимыми запасами продовольствия, сельскохозяйственными
орудиями, семенами и отправили вниз по рекам Шилке и Амуру
осваивать для русского государства новые земли.
Многие поселенцы жили с семьями, так как обычно крестьянки
добровольно следовали в Сибирь за своими ссыльными мужьями.
Но были и холостые. Для того чтобы холостые могли тоже создать
себе семью, Муравьев отдал приказ освободить
женщин-каторжанок и послать их тоже на новые места по Амуру.
«Я видел этих новоселов, — писал Кропоткин, — лет шесть
спустя. Деревни их были бедны, поля пришлось отвоевывать у
тайги, но в общем мысль Муравьева осуществилась».
У Муравьева был еще один разряд колонистов — это солдаты
из штрафных батальонов. Он освободил из них две тысячи человек
и распределил в качестве «приемных сыновей» в казачьих семьях.
Некоторые из них поселялись и жили своими хозяйствами в
деревнях Восточной Сибири.
Но николаевская палочная дисциплина была плохой школой.
«Сынки» убегали от «отцов» и предпочитали присоединяться к
бездомному, бродячему населению.
Вместе с колонизацией Амура были организованы два новых
казачьих войска — Амурское и Уссурийское — в добавление к
забайкальскому казачеству.
Колонистам на новых местах приходилось тяжко. Посаженные
кое-как на берегах Амура поселенцы—освобожденные
каторжники и «сынки» — жили впроголодь. В особенности было трудно
новым переселенцам в низовьях Амура и в Уссурийском крае. Под
пашню приходилось расчищать девственный лес. И климат не
радовал. Летом дули восточные ветры — муссоны, шли проливные
дожди, которые часто затопляли поселки и пашню. Тучи
перелетных птиц выклевывали хлеба.
Многие переселенцы впадали в отчаяние, бросали хозяйство и
разбредались кто куда.
Чтобы поддержать переселенцев, нужно было ежегодно
отправлять в низовья Амура караваны барж с изрядным
количеством продовольствия: посылали муку, соль, солонину и другие
продукты.
В городе Чите, на реке Ингоде, ежегодно перед половодьем
строили до полутораста барж. С наступлением весеннего паводка
они загружались продовольствием, и начинался сплав. Сначала
шли по Ингоде, которая, сливаясь с Ононом, образует Шилку,
дальше — по Шилке и затем от ее устья вниз по Амуру.
Огромная флотилия делилась на отряды и шла под командой
гражданских чиновников и казачьих офицеров.
Кропоткина назначили помощником начальника сплава.
Двадцатилетний Кропоткин, как и другие казачьи офицеры, должен
был охранять караван от расхищения.
Ему было поручено возможно скорее, с первым паводком,
доставить из города Сретенска, который стоит на Шилке, несколько
груженных продовольствием барж в определенное место на
верхнем Амуре, а затем догнать весь остальной караван.
Команду для сплава Кропоткину пришлось набирать самому.
Никого, кроме «сынков», завербовать на сплав не удалось. Ни один
из взятых в команду ничего не понимал в речном плавании.
Поначалу очень мило понимал в этом деле и сам Кропоткин.
Ранним утром в день отправки Кропоткин был вынужден
собирать нанятую им команду по кабакам. А когда следовало уже
сниматься с якоря, некоторые «сынки» были настолько пьяны, что
их пришлось выкупать предварительно в реке, чтобы хоть немного
протрезвить.
Кропоткин тут же, на ходу, стал обучать команду и сам
осваивать все приемы сплава.
При всей неопытности команды, дело днем шло неплохо.
Баржи несло быстрым течением, их нужно было только держать
посредине реки. Намного труднее подводить на ночь суда к берегу.
Для этого приходилось работать огромными веслами, нужна была
сноровка.
Но вот однажды, когда стемнело и наступила пора причалить
неуклюжим, тяжело нагруженным баржам к берегу, оказалось, что
одна баржа, уплыв далеко вперед, наткнулась на камень у
подножия высокого утеса и основательно засела. К тому же вода
быстро спадала: уровень реки, поднятый ливнями, понижался. Десять
«сынков», находившихся на барже, конечно не могли ее снять.
В первые минуты, когда молодой, неопытный Кропоткин узнал
об этом, он не мог сразу решить, что делать, но понял, что даже
объединенными усилиями всей своей команды не снять засевшую
баржу.
Тогда, не медля, он отправил гонца с письмом к своему
приятелю, казачьему офицеру, жившему в Сретенске, опытному
сплавщику, а сам в лодке поплыл за помощью в ближайшую казачью
станицу.
К утру явилось около сотни казаков и казачек. Но под
утесом было так глубоко, что невозможно было наладить даже сооб-
щение с берегом, чтобы разгрузить баржу. Когда же попытались
сдвинуть ее с камня, то в днище обнаружилась пробоина,
через которую сразу хлынула вода и начала размывать