— Ты ранен? — спросил человек с молотом.
— Возможно, у меня и имеются какие-нибудь внутренние повреждения, простонал пан Броучек, — или же я был только оглушен…
— Смотри, на епанче твоей кровь, — указал мужчина.
— Кровь! — в ужасе воскликнул наш герой и разом вскочил. К его изумлению, плащ действительно, был в крови, и пан Броучек начал судорожно обследовать себя — уж не получил ли он каким-нибудь таинственным образом рану; однако раны он не обнаружил, да и не чувствовал ничего, чтобы указывало на справедливость сего кошмарного предположения.
Кровь на епанче пана домовладельца, по-видимому, навеки останется неразрешенной загадкой. Был ли то мед, пролитый в корчме и на фиолетовой ткани напоминавший кровь, или стрела которого-нибудь из пражан задела вражеского коня в тот миг, когда тот проносился над упавшим Броучеком, и кровь его обрызгала епанчу, или Броучекова сулица в падении каким-то удивительным способом задела коня и произвела это чудо; эти вопросы, без сомнения, включит в число своих вечных загадок муза истории Клио.
— Где твое оружие? — задал новый вопрос человек с молотом.
— Право, не знаю, куда оно девалась, — отрекся неблагодарный от своей сулицы, по счастаю, находившейся достаточно далеко, чтобы пан Броучек не опасался вновь с ней встретиться. — Я замахнулся… — и, вдохновленный пришедшей ему в голову счастливой идеей, которая должна была вывести его из трудного положения, пан Броучек вдруг обнаружил талант эпического сказителя, продолжив: — Замахнулся я на всадника, галопом на меня мчавшегося, и вонзил его что было силы коню в бок; конь взвился на дыбы и… и…
— И копытом оглушил тебя, — закончил мужчина. — А меч твой застрял в боку у коня или же выпал из твоей руки и кто-нибудв его поднял.
— Да, наверное, так оно и было, — охотно согласился наш герой. Поскольку я был оглушен, то и не знаю, что со мной дальше происходило.
— Но как ты попал сюда, так далеко от прочих?
— Я забежал вперед, желая ударить на крестоносцев с фланга, — уже без зазрения совести лгал пан Броучек, которому эта критическая минута сообщила остроту мысли необыкновенную.
— О, так ты и хитрости военные придумываешь — прямо гейтман из тебя! усмехнулся человек с молотом. — Но, пожалуй, ты и впрямь парень отважный, хотя вид у тебя не очень-то боевой.
Наш герой проглотил «парня» с досадой, однако обиду уравновешивало признание его отваги, так что он, будучи человеком скромным, покраснел. Теперь, когда прямая опасность миновала, он в самом деле ощущал в себе некий огонек геройства и потому взглянул на обоих мужчин почти без страха.
— Но почему ты так плохо говоришь по-чешски? — продолжал человек, задававший вопросы. — Ты что, из тех немцев, которые примкнули к учению Гусову?
Пан Броучек решительно воспротивился зачислению его в немцы и вновь повторил свою байку о длительном пребывании в чужих краях, откуда он лишь недавно возвратился на родину.
— Помочь землякам в трудной битве? — спросил мужчина с молотом; глаза его тепло засияли.
Броучек неуверенно кивнул.
— Ты мне и впрямь нравишься, дружище!.. А что думаешь ты, отец Вацлав?
— Скажи, придерживаешься ли ты учения пражских магистров? — спросил пана Броучека священник-таборит.
Как читателю известно, наш герой решил на время перейти от пражан к таборитам, и потому он ответил так: — Сказать по правде, пражане не очень-то мне по душе, — и, озаренный внезапной идеей, вспомнив о споре в корчме, с живостью добавил: — И еще, я против церковных облачений…
Этим он разом покорил сердце таборского священника.
— Против всех этих балахонов и прочих остатков римского идолопоклонства! — воскликнул тот одобрительно. — Если так, то тебе не место среди пражан — ты наш! Гейтман Хвал оценил также и твою храбрость — значит, ты будешь достойным братом-таборитом.
— Конечно, пойдем с нами на Виткову гору, — подтвердил Хвал.
Броучек согласился и отправился вместе с Хвалом Ржепицким из Маховиц, таборским гейтманом, и прославленным священником Вацлавом Корандой (полные имена коих он узнал позднее) по тропинке, ведшей средь виноградников вверх, на нынешнюю гору Жижкову.
XI
Гейтман Хвал шагал впереди, Коранда же шел рядом с новоиспеченным таборитом, излагая ему попутно свою систему взглядов, включающую отмену постов, церковных праздников, молебствий к святым, поминовения усопших, отказ от латыни при богослужении и прочие разделы учения таборитов.
Чем дальше они шли, тем более рассеянно слушал его пан Броучек; даже муки в огне чистилища, по многим доводам относимые Корандой к области вымысла, не воспламенили его дух, и он мысленно посылал своего занудного спутника куда-нибудь поближе к отрицаемому им чистилищу. Вообще этот священник был ему несимпатичен. Тощее тело, бледное лицо, лихорадочно блестящие глаза, да в придачу огромный меч на боку-нет, положительно это не компания для пана домовладельца. «Чистый угодничек божий!»-сказал он себе.
Лишь однажды прервал священник свой рассказ и, остановившись, вперил в Броучека свой пламенный взор с такой силой, что наш герой от страха задрожал мелкой дрожью.
— Ты что глядишь на меня так странно? — строгим голосом спросил Коранда.
— Я — ничего, ваше преподобие, право же, ничего, — растерянно стал оправдываться пан Броучек. — Я только подумал, до чего же огромный меч у вас за поясом.
— Ты что, собираешься мне глаза колоть моим мечом? — воскликнул священник.
— Я… вам… я тебе, глаза колоть?.. — растерянно, заикаясь, повторял наш герой, который, конечно, не сообразил, что древний чех употребил выражение «кому чем глаза колоть» в значении «открыто упрекать коголибо в чем-либо».
— Да, я также мечом препоясываюсь в дни, когда даже одна лишняя рука может решить исход боя за наше святое дело, — торжественно произнес Корапда, — но если б настала минута той крайней нужды, если б руки мои, божью службу совершающие, осквернились пролитием людской крови, никогда бы уж больше не коснулись они потира с божественной Христовой кровью! («Старые чешские летописи» сообщают, что Коранда действительно поступил в соответствии со словами, пану Броучеку сказанными. Этот таборский священник первым на приснопамятном сходе у Малых Крестов обратился к народу, сказав, что пришел час оставить страннический посох и взять в руки меч; он был при тяжком сражении у Судомержи и при иных многих битвах; это он водил вооруженный люд на монастыря и вдохновлял его на дело погубления, и это его много лет спустя, встретив в Таборе уже старцем, Эней Сильвий назвал «старым орудием диавола»; так вот, еще к тот же 1420-й год отец Коранда перестал служить, и до дня своей смерти не служил литургии, потому что в Пршибеницах, защищаясь вместе с другими, сбрасывал с башни вниз на врага каменья и подозревал, при этом мог кого-то лишить жизни.) После эпизода с мечом священник продолжил изложение своей религиозной доктрины, но пан Броучек уже совсем не слушал. Его занимало другое.
Сначала он весьма охотно полез в гору, но чем выше он поднимался, тем ниже падало его настроение.
Ему приходили на ум правдивые и неправдивые истории, слышанные им о Жижке: гвозди, что забивал грозный слепец в тонзуры католических попов; несчастные жертвы, собственноручно убитые им булавой или будто бы сожженные живьем по его приказу в какой-то ризнице, и многое тому подобное. Поэтому пан Броучек со все возрастающим страхом ожидал момента, когда предстанет он пред грозным вождем таборитов.
На гребне горы, на самом краю его, обращенном к Праге, стоял четырехгранный деревянный сруб с бойницами внизу и наверху, где он расширялся, образуя укрытие для ведения навесного огня, окруженный стеной из камней и глины, а также рвом. Но наши путники, еще не поднявшись до уровня сруба, обогнули склон и вышли на заднюю, южную часть горы, к нынешнему Жижкову обращенную. Оттуда был уже виден и другой деревянный сруб, тоже воздвигнутый на гребне горы, несколько восточнее первого, и также защищенный стеною и рвом. Возле него возвышалась какая-то башня, образуя угол одного из огороженных участков виноградника, покрывающего этот южный склон.