- Эй, школяр,- крикнул он, протягивая ему оружие,--вот тебе лучший довод в эту минуту!
- Ты полагаешь, я не сумею постоять за себя и в таком диспуте? - гордо парировал школяр и схватил предложенное оружие.
Домшик вынул кошелек, но корчмарь, обнажив свой тесак; уже выбежал на улицу.
Что с ним в ту минуту происходило, пан Броучек не может как следует припомнить; будто в тумане виДится ему, как Янек от Колокола сует ему в руки сулицу, а грозный Вацек машет у него за спиной шипаcтой палицей. Хотя почти наверняка этот жест не относился к пану Броучеку, а был адресован немцам-крестоносцам, с которыми нетерпеливый воин мысленно уже мерялся силами, пан домовладелец все же предполагает, что глубочайшее почтение к этой налице было Основной причиной, побудившей его в тесной кучке посетителей выбежать из корчмы на улицу.
Во всю ее ширь мчалась, как бурная река в половодье, жаждущая битвы толпа пражан, вопящих, сталкивающихся, размахивающих всевозможным оружием, не обращая внимания на предостерегающие окрики военачальников; и этот ревущий неодолимый поток разом захлестнул и понес горстку людей, выбежавших из корчмы. Пан Броучек был влеком вперед почти в бесчувствии. Он признавался мне впоследствии, что в ту минуту был ни жив ни мертв; ни единой мысли в голове - лишь смертельный ужас, нестерпимый страх; он, конечно, был бледен как мел, волосы его стояли дыбом, на лбу выступил холодный пот, колени дрожали, и он даже будто бы стучал зубами.
X
Наш герой (теперь я могу назвать его так с полным правом) был в буквальном смысле слова вытолкнут за недалекие Поржичские ворота толпой жаждущих боя пражан, с громовым криком "ура, Прага!" мчавшихся навстречу врагу.
Bee прочие чувства пана Броучека в эту минуту отступили перед смертельной тоской, которая заставляла его стремиться в направлении, полю боя противоположном; но прихлынувшие за ними новые могучие толпы гнали его все вперед и вперед, а с боков, как в клещах, сжимали его Янек от Колокола и Войта от Павлинов.
Так очутился он за воротами и на мосту, ведшем через широкий ров городских укреплений, и был увлечен толпой дальше, на равнину, что простиралась на месте нынешнего Карлина между рекой и Витковей горою нынешним Жижковом - и называлась Госпитальным полем. Были тут по большей части поля, в ту пору уже - раньше, чем обычно,- скошенные, и редкие домишки с огородами, раскиданные там и сям; примыкая к круто падающему склону Жижкова, тянулись обширные сады и виноградники. На гребне горы виднелись два четырехгранных деревянных сруба, а между ними стояла войско таборитов под черной xoi ругвью с красной чашей.
Правда, наш герой не мог уделить особого внимания окружающей местности; пылища, поднятая стремительно несущимися людьми на широкой дороге, протянувшейся от ворот через Госпитальное поле, застилала взор,не говоря ужо невыразимом страхе,орошавшем его чело каплями холодного пота. Однако через какое-то время он смог хотя бы свободно дышать; за воротами толпа спешащих воинов раздалась вширь, разбилась на кучки, а затем по одному, и каждый, мчась что было мочи, старался перегнать остальных.
Янек от Колокола и новогородский мещанин быстро оставили позади нашего суличника, который в силу ряда веских причин не слишком торопился. Он пробивался на правый край, не обращая внимания на тычки и удары, которые доставались ему от тех, кто бежал позади и кому он был помехой. Наконец ему удалось выбраться из густой толпы в поле.
"Вернуться назад, в город, он, разумеется, уже не мог, ибо и Поржичские, и Горские ворота, замыкавшие нынешнюю Гибернскую улицу, извергали на поле боя новые и новые вооруженные толпы; но он углядел мноградники под склоном Жижкова, и инстинкт самосохранения погнал его туда, где он мог найти безопасное укрытие.
Тут он вдруг увидел, что навстречу пражанам по Госпитальному полю катит огромное облако пыли, в котором, как молнии, блистают мечи, копья, железные латы. Крупной рысью приближался отряд всадников, с головы до пят закованных в броню, с развевающимися султанами на шлемах; одна уже нацеливались длинными копьями, на которых были флажки с красными крестами, другие размахивали большими мечами. Со страшным ревом неслись они на гуситов, и в своем чудовищном железном убранстве, придававшем им свирепый вид, для пана Броучека совершенно непривычный, казались нашему герою уже не людьми, а грозными летящими призраками.
Кровь застыла в его жилах, и от ужаса он на мгновение оцепенел, будто прикованный к земле.
Всадники уже сошлись с первыми толпами пражан, и пану Броучеку явилась прекрасная, но одновременно исполненная ужаса картина: в облаках пыли перемешались пешие и конные воины, пестрые одежды пражан - с блестящими доспехами немцев, алые чаши, вышитые на груди у гуситов,- с пурпурными крестами на флажках крестоносцев, гривы коней развевались, мелькали мечи и наконечники копий, летали в воздухе ощетинившиеся железные цепы и палицы, и страшный стук и звон оружия сливался с криком бойцов, топотом и ржаньем лошадей в оглушительный шум.
Однако пражане сопротивлялись недолго. Они выбежали из города нестройной толпой, слишком растянулись и рассеялись, передние оторвались от бегущих сзади и потому столкнулись с превосходящей силой вражеской конницы. Несколько человек упало, остальные, видя тщетность сопротивления, обратились в бегство, внося сумятицу в задние ряды бойцов, вынуждая и тех к беспорядочному отступлению; всадники с победным рыком устремились вперед, подобные грозовой туче, повергая пражан на землю и гоня перед собой оробелых...
Еще до неблагоприятного поворота событий пан Броучек вышел из столбняка и продолжил свой бешеный бег в направлении виноградников, но тут вдруг одно из железных чудищ замахнулось на него, и, прежде чем он смог осознать грозящую опасность, над ним блеснуло смертоносное копье...
О золотая, о дражайшая сулица! Ты, нелюбезным хозяином своим стократно в геенну огненную посылаемая, на бреге влтавском им вероломно покинутая, ты, градом обидных имен и сравнений осыпаемая! - ныне ты одна-единственная великодушно защитила от смерти моего героя! И ежели стоишь ты сейчас где-нибудь в музее среди ржавого гуситского оружия, я желал бы прийти поклониться тебе, облобызать благодарно твое червями источенное древко, что сохранило народу величайшего из путешественников, мне же - благодатный источник гонораров и славы!