Мой хозяин убедил меня, что европейцу-путешественнику неприлично ехать в китайской телеге или верхом, а нужно нанять носилки; по незнакомству с Китаем я согласился. Эти носилки представляли собой сиденье с крышей на столбиках и занавесками со всех сторон, прикрепленное к длинным оглоблям или жердям, концы которых спереди и сзади клали на оседланных мулов. В этом неповоротливом экипаже можно удобно сидеть, даже полулежать и, раздвигая занавески, смотреть вперед и по сторонам, а в случае надобности, скрываться от любопытных. Но влезать в носилки и слезать с них, когда они подняты на седла, очень неудобно, поэтому я настоял на найме еще одной верховой лошади, чтобы иметь возможность производить свои наблюдения. На другой лошади ехал Цоктоев.
Весь багаж также был разбит на вьюки для мулов очень своеобразным, принятым во всем Китае способом, о котором нужно сказать здесь. Вьючное седло представляет деревянный полуцилиндр с выдающимися бортами. Вьюк в виде ящиков, чемоданов или тюков привязывается к двусторонней лесенке, поровну с каждой стороны, и погонщики требуют, чтобы ваши ящики и пр. имели попарно одинаковый вес. Когда багаж привязан, к лесенке подводят мула, два человека поднимают ее и кладут на полуцилиндр описанного седла, ничем не привязывая. Этим способом караван из нескольких животных готовится к отъезду в самое короткое время. По приезде на ночлег также быстро снимают лесенки, а те части багажа, которые вам нужны ежедневно – тюк с постелью, чемодан с одеждой, ящик с канцелярией и кухней, – отвязывают и вносят в комнату; ненужный багаж остается во дворе, привязанный к лесенкам. В пути погонщики должны только следить за тем, чтобы лесенка не сползала в ту или другую сторону, иначе она может свернуться и упасть. А для того чтобы лесенка не сползала, обе стороны должны иметь точно одинаковый вес.
В день, назначенный для отъезда, погонщики с утра принесли лесенки и долго были заняты сортировкой и взвешиванием багажа, подбирая вьюки и увязывая их. Потом во двор въехали носилки с голубыми занавесками, пригнали вьючных мулов и верховых лошадей; я простился с гостеприимным хозяином, забрался в носилки, животных завьючили – и мы направились по большой дороге, пролегающей по северной части провинции Чжили в Пекин.
В городских воротах Калгана была небольшая остановка: стража проверила мой паспорт и взяла с погонщиков какие-то деньги за проезд через город. Я впервые видел улицу большого китайского города. Она кишела народом. С обеих сторон тянулись лавки с разными товарами, под навесами других лавок работали портные, сапожники, цирюльники, дымились котлы с рисом, пшеном, вермишелью, жаровни распространяли запах сала и горелого масла. На неровной мостовой с выбоинами толпились китайцы и монголы, разносчики выкрикивали свои товары, стоял гортанный говор и крики. Мы продвигались медленно, погонщики, не переставая, кричали что-то, раздвигая толпу. Встречались легкие и грузовые телеги, вьючные мулы, ослики, нагруженные вязанками хвороста, корзинами с каменным углем, большими плетенками и кувшинами с водой, навьюченные верблюды, величественно шагавшие, не обращая внимания на окружающую суету; пошлепывая губами, они изредка издавали ворчливые звуки.
Главная улица Калгана, называемая Дамынцзэ, дает полное представление о том состоянии, в котором содержались в то время улицы городов в Китае. Ширина ее местами была едва 4 м; древняя мостовая из крупных плит сохранилась только местами; многовековая езда врезала в плиты глубокие колеи, из которых колеса экипажей невозможно вывернуть, чтобы разъехаться при встрече. На немощеных участках такие же колеи врезаны в лёссовую почву и достигают 40 см глубины. Их ежедневно засыпают всяким мусором, который колеса быстро разбрасывают. По общему обычаю китайцы выбрасывали на улицу все отбросы из лавок, кухонь и мастерских. Канализации в городах еще нигде не было. В сухое время года воздух был наполнен едкой пылью и вонью, а после дождя улица покрывалась глубокой липкой грязью. Хотя для пешеходов имелись тротуары из плит, но их ширина часто достигала только 40–50 см, так что разойтись двоим было трудно; тротуары то поднимались на 1 м над уровнем улицы, то опускались. Они, конечно, не вмещали прохожих, которые заполняли и улицу, как описано выше.
Наконец мой караван выбрался из городской сутолоки, миновал восточные ворота и пошел по большой дороге, которая тянется вдоль подножия таких же вулканических гор по берегу р. Цзинхэ; река вырывается из этих гор слева, и мы миновали ее по красивому каменному мосту тотчас за восточными воротами. С дороги еще видна была Великая стена, то поднимавшаяся на вершины гор, то спускавшаяся на седловины. Каменистая дорога местами врезается выемками в 2–3 м глубины в холмы, покрытые пашнями. На половине пути мы миновали селенье Юлинпу в долине небольшой речки, вверх по которой виднелись острые вершины хребта Даваншань, уже покрытые снегом. Вспомнились холода Монгольского плато, оставшиеся позади; здесь, так недалеко от этих высот, было совершенно тепло.
За речкой мы пересекли цепь скалистых холмов; на подъеме к ним дорога шла долго по глубокой выемке в лёссе. На холмах я заметил рядом с дорогой, выбитой в вулканической породе, остатки старого императорского тракта, вымощенного тесаными плитами. С тех пор как этот тракт забросили, дорога врезалась на 2–3 м в твердую породу. Остатки старых, вымощенных плитами дорог я часто встречал в Китае – они говорили о том, что когда-то заботились о путях сообщения и затрачивали на них много средств. Маньчжурская династия прекратила эта заботы. На этой дороге, врезавшейся в скалу, два экипажа не могут разъехаться, и возчики дожидаются у подножия холмов, пока встречные не спустятся с перевала.
За этими холмами дорога вступила в обширную долину р. Янхэ, почти сплошь распаханную; участки полей были обсажены деревьями, нижние ветви которых обрублены. На пашни местами навеян сыпучий песок из русла реки. На дороге мы часто видели китайцев – собирателей удобрения. Это старухи или мальчики с корзиной на спине и вилкой или лопаточкой на длинной палке в руках; заметив на дороге лепешку или катыши свежего навоза после прохода каравана, собиратели подхватывают их лопаткой и перебрасывают через плечо в корзину. Навоз идет на удобрение полей или, в сухом виде, для отопления домов.
По этой долине мы к вечеру приехали к большому городу Сюаньхуафу и остановились в гостинице. В Китае нет возможности ночевать в поле, в палатке. Если последнюю и можно разбить где-нибудь на пустыре, то для животных корма не найдется почти нигде, а кроме того, мулы и лошади китайцев привыкли к яслям, к зерновому корму, и скудной травкой, полынью и всяким бурьяном, который едят верблюды, они довольствоваться не будут. Не найдется также топлива для приготовления пищи, потому что обильный в Монголии аргал в Китае не залеживается на дорогах, а лесов и сухих кустов нет.
Поэтому нужно познакомить читателя с китайской гостиницей, вернее постоялым двором того времени, наверно и теперь сохранившимся повсюду вдалеке от железных дорог в более глухих местностях. Караван въезжает в более или менее обширный двор, по сторонам которого в глубине устроены навесы и ясли для животных, а ближе к улице – номера для людей. Каждый номер занимает 10–15 кв. м, вы попадаете в него через дверь, открывающуюся во двор; рядом с дверью – большое или малое окно; вместо стекол на переплет наклеена беловатая китайская бумага вроде пропускной. Большую заднюю половину номера занимает «кан» – низкая глинобитная лежанка, которая отапливается изнутри или со двора; на кане располагается путешественник со своими пожитками; кан покрыт только соломенной циновкой. Зимой в номере холодно, как на дворе, если кан еще не топился. Когда он натоплен, на нем тепло или даже жарко, так что с непривычки спать неприятно. Если он топится из номера, последний наполняется едким дымом, пока не установится тяга.