Сие, однако[72] же, ныне отменено по убеждению некоторого посла, который почел таковое унижение за великую себе обиду.
Сколько ни тягостен подобный прием для человека, ревнительного к славе своего государя, но ему еще остается испытать большие униженности на аудиенции у султана. В назначенный день посол должен на рассвете переехать пролив[73]; при выходе из судна принимает его чауш-баша, или придворный маршал, в доме, определенном для сего употребления, в который вход не спокойнее ручной лестницы и который по всему приличнее для житья польскому жиду или корчмарю, нежели к принятию знаменитых особ.
Часто или, лучше сказать, всегда чауш-баша заставляет себя дожидаться под видом извинения, что он пробыл в мечети на молитве. После первых учтивостей предлагают послу, чтобы он согласился уступить правую сторону чауш-баше: сей обряд во всякое время был оспориван, однако же турки никогда не упущают своего требования, разве к тому принуждены бывают необходимостью. Посол требует, чтобы иметь по левую сторону дворянина своей свиты, что ему после некоторых отговорок и позволяют, ежели только предложение о том учинено с некоторою твердостию. В сем бывали иногда немалые споры, отчего происходили беспорядки в шествии, а иногда и аудиенция совсем откладываема была.
Посидев довольно долго в сей гнусной хижине, приходит наконец один чиновник с уведомлением, что визирь уже едет в сераль, и тогда начинается шествие на лошадях по порядку даже до ворот визирских, и каково бы время ни было, дождь, мороз, или снег, посол должен сидеть на лошади посреди улицы, дабы видеть проезжающую свою свиту визирскую и поздравить его высокостепенство и всех его двора, за ним следующих; приближаясь же к серали, должен тише ехать, дабы, приехавши, застать визиря, уже сидящего в диване.
Посреди сего покоя стоит старый и гнилой табурет, приготовленный для посла, на котором ему сидеть должно, ежели только может его сдержать. По меньшей мере часа два слушает он множество дел, кои там судят и решают, из которых посол ни слова не разумеет; ежели паче чаяния раздача тогда жалованья янычарам и спагам, как турки обыкновенно стараются таковые дни для сего назначать, то довольствуется зрением, как приносят и разделяют до 2400 мешков, деньгами наполненных[74], что продолжается почти четыре часа; итак, ежели холодное время, без шубы имеет он весьма довольно времени от стужи дрожать, и спина его также должна чувствовать жестокое мучение, не имея на что опереться и не могши чем себе помочь в сем толь беспокойном состоянии.
За сим явлением следует другое: приготовляют обед, посол сидит на табурете, а визирь на возвышенной софе. Ставят между ними круглый стол, у которого на каждой стороне положены свернутые полотенцы для утирания рук, пятьдесят блюд следуют одно за другим с чрезвычайною скоростию; подле посла стоит служитель с засученными по локоть рукавами, которого должность раздирать на куски дичину и подавать лучшие части; дело сие исправляет он своими ногтями и непрестанно хвалит кушанье, а визирь между тем принуждает своего гостя есть, а иногда снисходит до того, что и разговаривает с ним, и потом оканчивается обед стаканом шербета. Во все сие время султан сидит за решеткою, откуда сквозь потаенное отверстие, не будучи сам никем видим, видит и слышит происходящие между ими разговоры, а оттуда его султанское величество входит в покои аудиенции.
Тогда чауш-баша приносит талкиш, или письменное повеление визирю, уведомляя, что государь его уже на престоле; визирь принимает сие повеление с глубочайшею преданностию, прикладывает его к своему лбу, потом целует и, прочитавши, кладет за пазуху и отходит; тогда дают знать послу, что надобно переходить двор и потом идти в аудиенц-залу, после чего он должен идти, предшествуем будучи чауш-башею и множеством чиновников турецких, великолепно одетых; однако же его не впускают еще в Престольную палату, а останавливают на дворе у старого дерева, под которым находится старая деревянная скамья, где обыкновенно садятся для прохлады водовозы и конюхи и которая иногда служит и на другие еще подлейшие употребления. Там, чтобы долго не стоять, просят его сесть, покуда нарядят его в кафтан, нимало не заботясь о том, суха ли скамья сия или мокра, чиста или замарана, дождь ли на дворе или снег; одевши же в кафтан, два капиджи-баши, схватя посла за руки, вводят его весьма грубо на аудиенцию.
72
Далее в указанной выше книге: «Ныне, однако же, много отменено Портою Оттоманской из сего церемониала в рассуждении послов российских, и желательно, чтоб оные еще отменила из старинных своих обрядов одевание их в шубы или долгое пестрые кафтаны и тому подобное, что она наблюдает со всеми другими послами, из которых рагузские должны сверх того и отращивать большие у себя бороды, без чего им не только у султана, но и у визиря не дозволяется иметь аудиенции. Рассматривая же некоторых христианских государей политику, не можно довольно надивиться, что они между собою охраняют весьма строго преимущества своих послов и министров, и самое малое в том отступление приемлют за величайшую обиду, и скорее отзовут их обратно или совсем разорвут союз и дружбу с тем двором, где оказан будет им не обыкновенный прием, нежели согласятся сие снести, напротив того, со стороны турков хотя нередко оказывается послам их и министрам унижение, презрение, а иногда и поругание, но они все это сносят с несказанною терпеливостью, будучи, может быть, обольщены одни из них пользою торговли, а другие чаянием получения великой от них себе в войнах помощи, что, однако, всегда обращалось в тщету и инако быть не могло, потому что Магометов закон и политическая система турецкого двора не дозволяют проливать мусульманскую кровь в пользу христиан, не видя явных в том выгод, как-то: приращения своих областей или распространения своего закона» [12, с. 94].
73
Его дом бывает в предместий, именуемом Пера, отделенном от Константинополя небольшим Босфорским заливом, где есть и пристаньдля судов: сей залив должно тогда переезжать
74
Сии мешки мечут пред всякую орту: проворнейшие их хватают, и тот, кто искуснее других в сем игралище себя покажет, получает сверх своего жалованья некоторое награждение. В каждом же мешке полагают обыкновенно по 500 левков, то есть по 300 рублей, а в 2400 мешках 720 000 рублей