Но как дошло дело до этой трагедии? Что выражают наполненные криком и кровью сцены гибели? Какие подспудные и недоступные глазу, но мощные и неудержимые силы привели к ним? Они — конец процесса или его начало, предвестники грядущих напряженных конфликтов? И кто будет отслеживать их? Мы, корреспонденты и репортеры? Нет. Ибо как только на месте событий похоронят погибших, уберут остовы сожженных автомобилей и сметут с улиц разбитое стекло, мы уже собираем вещички и отправляемся дальше, туда, где в данный момент горят автомобили, бьют витрины и роют для погибших могилы.
Неужели нельзя преодолеть этот стереотип, выйти за этот ряд картин, попытаться проникнуть вглубь? Не имея возможности написать ни о танках, ни о сгоревших машинах и разбитых витринах магазинов, потому что ничего такого я не видел, но желая оправдать свою самовольную экспедицию, я стал искать фундамент и пружины переворота, определять, что за ним кроется и что он означает, то есть разговаривать, присматриваться к людям и к месту, а также — читать, словом, попытался что-то понять.
И тогда я увидел Алжир как одно из наиболее привлекательных и драматичных мест в мире. На небольшом пространстве этого прекрасного, но запруженного города накладывались один на другой два больших конфликта современного мира. Один — между христианством и исламом (выразившийся здесь в столкновении колонизаторской Франции с колонизируемым Алжиром). Второй конфликт, обострившийся сразу после ухода французов и получения Алжиром независимости, возник в лоне самого ислама: между его течением, открытым для диалога, я бы сказал, средиземноморским, и течением закрытым, родившимся от чувства неуверенности и потерянности в современном мире, пользующимся современной техникой и организацией течением фундаменталистов, которые считают защиту веры и обычаев условием своего существования, своей уникальной идентичности, а другой у них нет.
Город Алжир, колыбелью которого во времена Геродота была рыбацкая деревушка, выросшая потом в порт финикийских и греческих кораблей, лицом обращен к морю; с другой его стороны сразу начинается большая пустынная провинция, называемая «блед»: это пространство принадлежит народам, которые чтут законы старого, замкнутого ислама. В Алжире прямо говорят о существовании двух разновидностей ислама: одну они называют исламом пустыни, другую — исламом реки (или моря). Первая разновидность — это религия боевых племен кочевников, которые в самой суровой, враждебной человеку природной среде, каковой является Сахара, сражаются за выживание; вторая разновидность — это вера купцов, странствующих торговцев, людей дорог и базаров, для которых открытость, способность договариваться и обмениваться — не только вопрос торговой прибыли, но и условие самого существования.
Пока правили колонизаторы, оба эти направления объединялись против общего врага, но потом дело дошло до столкновения.
Бен Белла был человеком средиземноморским, воспитанным во французской культуре, с открытым умом и миротворческими способностями, местные французы в разговорах называли его мусульманином реки и моря. Бумедьен, напротив, стоял во главе армии, которая годами сражалась в пустыне, там у нее были свои базы и лагеря, оттуда поступали в нее новобранцы, оттуда она получала помощь и поддержку кочевников, жителей оазисов и пустынных гор.
Они даже внешне различаются. Бен Белла всегда ухоженный, элегантный, изысканный, любезный, с доброжелательной улыбкой на устах. Когда через несколько дней после переворота Бумедьен впервые предстал перед публикой, он выглядел как танкист, который только что вылез из засыпанного сахарскими песками танка. Впрочем, он попробовал улыбнуться, но было видно, что у него это не получается, что это не его стиль.
В Алжире я впервые увидел Средиземное море. Увидел вблизи, мог окунуть в него руку, почувствовать его прикосновение. Я мог не спрашивать дорогу, потому что знал: спускаясь ниже и ниже, в конце концов доберешься до моря. А впрочем, оно было заметно издалека, как будто было повсюду: блестело в просветах между домами, виднелось в перспективе сползающих вниз улиц.
В самом низу протянулся портовый квартал, рядком стояли пахнущие рыбой, вином и кофе простые деревянные стойки. Но главное — порывы ветра доносили терпкий запах моря, мягкую, успокаивающую свежесть.