Две недели топал Ян в своих сапогах по дорогам Камчатки, по бревенчатым лежневкам, по листьям и хвое тайги. «Ну, как там, Ян, не жарко?» — «Да нет, ничего, жить можно…» Но какое блаженство было на его лице, когда мы куда-нибудь приходили, — он мгновенно разувался и босиком мчался в поисках крана, графина, ручья… Потом лежал, закинув ноги на спинку кровати или поваленное бурей дерево. Блаженствовал. Счастливейшей его минутой на Камчатке была, по-моему, минута, когда выяснилось, что мы летим в Петропавловск. Он надел мои кеды, а сапоги выбросил в окно: «Чтоб не видел я вас никогда!»
Я возмущался — сапоги в окно? Такие чудные, такие резиновые, такие еще совсем не стоптанные. Грех!
— Ну и бери их себе на память!
— Мне они не нужны, — спокойно сказал я, — но кому-нибудь они определенно пригодятся.
— Ну и делай с ними что хочешь…
Я предложил их дежурной по гостинице — милой старушке, укутанной в платок. Она отказалась. Я решил, что постеснялась, и поставил возле ее столика. Она вторично отказалась — не нужны они ей.
— Ну, сыну, внуку…
— Нет, нет, — засуетилась она. — Берите их с собой. Не нужны они мне.
— Так я ж даром.
— И даром не нужны… Не привыкла я.
Я предлагал их по очереди продавщице в продмаге, ее заведующему, двум покупателям в том же продмаге — здоровенному парню и старику, очень похожему на охотника, затем на почте, куда мы зашли за переводом, — никто не взял.
Я начал раздражаться.
— Превосходные же сапоги. Почти неношенные. Отдаю даром. Мне их деть некуда. Возьмите…
Никто не брал. Зачем они им?
Один рязанский парень говорил мне потом: «Появись ты у нас на Рязанщине с ними — с руками бы оторвали». А тут презрительная улыбка и пожимание плечами.
Последнюю попытку я сделал на Козыревском аэродроме.
Кажется, никогда в жизни у меня не было такой униженной, просительной интонации, как в этом кратком разговоре с шофером грузовика, который доставил нас на аэродром.
Лихой этот парень, со сдвинутой на одно ухо кепчонкой, с нескрываемым удивлением посмотрел на меня.
— А на ча они мне?
— Ну, просто так, в подарок. За то, что быстро довез.
— За это сто грамм полагается, а он мне сапоги. Шесть пар таких у меня дома валяется…
— Ну, на пол-литра обменяешь.
Тут уж он просто с презрением на меня посмотрел.
— Это что, у вас там на материке так делают? — Он нажал на стартер. — Вот и берите с собой, опохмелитесь там.
Когда он тронулся, я бросил сапоги в кузов и тут же дал ходу — авось не заметит.
В мире таинственного
Сколько бы меня ни убеждали, что шкаф, например, или стул — предметы неодушевленные, я этому никогда не поверю. У всех у них есть свой характер, привычки, повадки. Все они о чем-то думают, что-то знают, любят, ненавидят. Часто обижаются на нас, людей, мстят. Если теряется какая-нибудь вещь, будь то шапка, перчатки, любимый карандаш, книга, — это вовсе не значит, что она потерялась, она просто спряталась от вас. Обиделась на что-то и дразнит. Именно она, а не черт, к которому вы обращаетесь: «Черт, черт, поиграй и назад отдай».
Вот вам пример.
Когда мы подходили к острову Медному, все мы — фотографы — сразу ухватились за свои аппараты, чтоб запечатлеть суровые, покрытые тучами скалистые его берега. Но тут вдруг обнаружилось, что пленка в моем аппарате кончилась, надо заряжать другую. Я вынул из вещмешка свеженькую и только собрался зарядить ею аппарат, как меня позвали: у Леонида Тимофеевича заело что-то в кинокамере, и он просил помощи.
Когда через пять минут я вернулся, оказалось, что катушки с пленкой, которую — отлично помню — я положил на стол, рядом с фотоаппаратом, нет. Я начал искать. Перерыл все, что возможно, вывернул карманы, облазил всю каюту, перетряс простыни и одеяла на обеих койках — нет и нет…
Раздосадованный и злой, я бросился к Юре Муравину, выклянчил у него пленку и еле-еле поспел к моменту нашего подхода к острову. Я отснял полпленки и вернулся в каюту. Моя катушка мирно лежала на столе, на том самом месте, куда я ее положил. Лежала и посмеивалась.
Нет, конечно же у неодушевленных предметов есть своя душа. Иногда очень тонкая, уязвимая — не надо их обижать, — и связь у них друг с другом есть, своя дружба, взаимопомощь, круговая порука.
Теперь я знаю, за что издевалась надо мной моя пленка, за что обиделась, за что мстила. И за кого мстила — тоже знаю.
В пятидесятом году мы переехали на новую квартиру. И тут же возникла обычная в таких случаях проблема — нужна новая мебель. В старой «коммунальной» квартире все было с бору по сосенке: разваливающийся шкаф, продавленный диван, покосившиеся этажерки, набитые книгами. Все это было хотя и не очень красиво, и не очень удобно, но в какой-то степени соответствовало нашей «вороньей слободке» с шестью лицевыми счетами и с таким же количеством лампочек и выключателей в уборной и на кухне. Новая квартира с отдельной ванной, кухней и двумя балконами всех нас потрясла. На фоне чистых стен и отциклеванного, начищенного паркета старые шкафы, этажерки и стулья с вставленными фанерными сиденьями производили удручающее впечатление. Нужно было обновление. Началось оно с тахты, широкой и большой, сделанной двумя веселыми обойщиками. Потом был куплен некий буфетно-гардеробный комбайн, именуемый «кавалеркой», и диван с двумя креслами. Завершилось все покупкой шести стульев.