— Звереныш, ты хочешь что-то сказать?
Молчит белка. Встала на задние лапки, скрестила передние.
— Ты не больна, голубушка?
Белка дрогнула хвостом, наклонила голову. Глаз у нее темный, смотришь в него, как в бездну.
— Ты знаешь что-нибудь?
Белка взяла шишку в зубы, спрыгнула с пня на камень, залезла на ближайшую елку. Замерла, словно ждет чего-то.
Танька села на пень. Ветер стих, но поток тепла остался. Тут не надо расставлять руки. Энергии много, все тело покалывают острые иголочки. Приятно, радостно, усыпляюще. Исчезли все проблемы — зачем она сюда приезжала? От чего убегала? Всё неважно. Тут надо просто сидеть и купаться в заряжающем потоке. Накапливать силы. Слушать звуки леса и свое дыхание. И еще пиликание. Ах да, это же телефон! Что на экране? От кого звонок? Непонятно. Алло! Алло! Нет ответа. Но это неважно, главное, что звонок был. А где белка? Исчезла со своей шишкой. Это знак, что надо уходить. Ноги ватные, каждый шаг с трудом. И холод. Почему так стало холодно? Солнце светит, воздух неподвижен. Ах, да! Нет её теплого ветра. Поэтому и холодно…
— Ты в порядке? Тебя час не было.
— Час?
— Ну да. Пытался тебе звонить, но тут практически нет сигнала. Я пошел за тобой, а ты на пеньке дремлешь. Не стал тебя беспокоить.
— Прости, устала.
— Ладно, проехали. Шашлык готов. Подгорел немного, пока я тебя искал.
Дальше Танька ничего не помнит. Ни шашлык, ни стакан красного вина, ни дороги назад… Кажется, она согласилась выйти за Сережку замуж. Или не согласилась. Впрочем, это неважно. Важно, что ее отпустило. И что стало совсем не страшно жить.
— Ты сказал, что у тебя был подобный случай со «скайпом»?
— Да.
— И как ты это объясняешь, как физик?
— Как физик, я это никак объяснить не могу. Сейчас этот случай начал забываться, и жить стало не так страшно.
Когда жить не страшно
— Куда сейчас?
— Вот!
Палец показывает на город между Москвой и Питером.
— И в этом городе ты нашел ответ на такой сложный философский вопрос?
— Частично, да. Я там родился, в первый класс пошел. Люблю этот город. Со всеми его проблемами и бедами.
— И когда же жить не страшно? Есть история?
— Есть. Пусть она случится в этом городе.
Дом у шоссе
Его дом на окраине города стоял на шоссе Москва — Санкт-Петербург. Поток машин днем и ночью. Шум, гарь. После полуночи поток ослабевал, но легче не становилось. Он лежал, укрывшись старым стеганым одеялом, и смотрел в потолок, где зажигался, полз и исчезал прямоугольник света — это от фар, светивших, как ему казалось, прямо в окно. И привыкнуть к непрерывному гулу было проще, чем к отдельному реву ночных машин, ускорявшихся у его дома.
Потом сделали объездную дорогу, машин почти не стало даже днем. Ночью же наступала тишина, и он мог слышать звон в ушах.
— Это от давления, — сказала в магазине соседка. — Ты, Михалыч, к врачу бы сходил. Таблетки помогут.
Он отмахивался и шел домой. Его дому больше ста лет. Он как-то попытался вспомнить, что о постройке дома рассказывал отец, но не вспомнил. Про корову, что жила в пристройке, вспомнил, а остальное забыл. За годы стены дома покосились, ушли в землю, но старые бревна тепло держали, печка немного дымила, но грела неплохо. Дрова кучей лежали во дворе. Надо бы сложить их в поленницу, он начинал, потом бросал. И так сойдет. Брезентом накроет и все дела. В дровах он не нуждался. Раньше он работал на Лесопильном заводе, который давно закрыли, но «связи» у него остались. Эти «связи» помогали ему по дешевке купить осенью грузовик дров.
Жил он в двух комнатах. Первая служила кухней и столовой. Вторая, где стояла кровать, потертое кресло, скрипучий шкаф и комод с телевизором, служила ему спальней и гостиной. Телевизор старенький, изображение в серых точках, на звук накладывается шипение, но это его мало волновало. Смотрел он его редко, проблемы, которые там обсуждали, были далеки от его собственных.
В доме было еще две комнаты, но он месяцами туда не заглядывал. В одной диван, покрытый серой тряпкой, комод с черным репродуктором времен войны, свадебные портреты, кадки с засохшими фикусами и кресло — родной брат креслу, которое он перенес в свою спальню-гостиную. Была еще одна комната с кроватью, над ней картина, где какой-то герой на лошади сражается со львами, письменный стол, около него сломанный стул. Это комната сына. Он иногда приезжает на своем мотоцикле, заходит в дом, морщится, говорит, что нельзя жить в таком бардаке, занимает пару сотен (зачем ему деньги?) и уезжает.
В теплую погоду он любил сидеть на скамейке перед домом и смотреть на проезжающие машины — по ним он замечал прогресс и растущее процветание. «Жигули», «лады» и чадящие грузовики постепенно сменили яркие иномарки. На улице тоже был прогресс. Девушки ходили с чудными мудреными телефонами. Одна сказала ему, что можно разговаривать и видеть лицо собеседника. «Ишь ты!» — сказал он. Потом добавил, что разговаривать ему не с кем, да и свое лицо он никому показывать не будет. Он даже в зеркало перестал смотреться.
Однажды скамейка сломалась. Он повздыхал и стал искать доску. Пытался оторвать одну от стены сарая, где хранились уже ненужные садовые инструменты, но серая доска треснула, и он бросил это занятие. Теперь он смотрел на машины, приоткрывая входную дверь. Стоял и смотрел, как меняется мир.
Однажды соседка застала его за этим занятием.
— Михалыч, ты что-то совсем захирел.
— Ничего, зиму еще протяну, а весной веселее станет.
— И не страшно тебе одному? Вдруг чего со здоровьем. Ты, это, приходи, если что.
— Страшно, не страшно, а жить надо. Со страхом живу. Страх оттого, что выбора нет. Молодые они что, они от выбора страдают. С кем на свиданку пойти, куда на работу устроиться. Выбирают, мучаются. А у меня выбора больше нет. От этого и страх по ночам. Утром повеселее. Чай попьешь, картоху сваришь, молоко и хлеб всегда есть. Колбаса также. Вот колбаса есть, а выбора у меня нет.
— Мудрено это. Ты заходи, хоть иногда. Яблок да огурцов я тебе всегда дам. С банкой приходи, капусты квашеной наложу.
Уйдет соседка, стоит Михалыч, на дорогу смотрит.
— Ишь ты, — бормочет, — машины все красивше и красивше.
Красивая машина
— Про красивые машины — это прекрасно. Веселее, чем про странных стариков. Куда на этот раз, опять в Москву?
— В Москве много красивых машин. В Америке и в Европе я столько не видел. Помню, шел по Охотному ряду и остановился у парковки Госдумы. Ко мне подошел охранник:
— Чего смотрим?
— Машины красивые, любуюсь.
— Иди отсюда. На жену дома любуйся.
Может, я неточно запомнил его слова, но идею «куда-то мне идти» передал. А маленький рассказ будет о Майами.
Престижные машины
Окраина Майами. Тут не говорят по-английски. Попытка спросить у продавцов в супермаркете о нахождении баночек с хреном оказалась неудачной. Слово «horseradish» в магазине не знал никто. Отчаянная попытка показать это слово жестами тоже кончилась провалом. Посмотреть на меня пришли почти все продавцы — что этот парень тут делает? Как можно прийти в приличный магазин, не зная испанского? Понаехали, короче.
Неподалеку от супермаркета забор из колючей проволоки. За проволокой шесты с цветными шариками и новогодними гирляндами. Над воротами плакат, извещающий, что тут продают престижные автомобили.