– Кароли – наша единственная нить, – тихо сказал Эшер. – Только он может вывести на Эрнчестера…
– Да прекратите вы называть его Эрнчестером! – Стритхэм со злостью уровнял край служебной бумаги с кромкой стола. – Граф Эрнчестерский – мой друг. Я имею в виду: настоящий граф Эрнчестерский. Люциус Уонтхоуп. Мы с ним однокашники, – не удержавшись, похвастался он.
Видимо, речь шла о колледже Церкви Христовой в Оксфорде, и Эшер невольно задался вопросом, не тот ли это Люциус Уонтхоуп, что пытался ухаживать за Лидией восемь или девять лет назад. Имя его Стритхэм произнес как «Уонт'п» – на оксфордский манер.
– Если какой-то самозванец присвоил чужой титул, то это еще не повод поддаваться на обман.
– Это не имеет значения, – устало сказал Эшер. – Пусть он называет себя хоть Альбертом Сакс-Кобург-Кота. Кстати, я в курсе относительно реорганизации и бюджета. Установите за ним слежку. Вот адрес с его багажа Тут, правда, указано, что он следует транзитом, но ваш человек довольно легко его опознает. С ним будет огромный ящик – или чемодан, – с которым он, скорее всего, направится в сторону вокзала Гар де л'Эст, если сразу собирается отбыть в Вену. Впрочем, возможно, что у него здесь есть дом, где он будет встречаться с сообщником. Выясните, с кем он связан…
– И что потом? – Стритхэм издал смешок. – Вогнать ему в сердце кол?
– Если это будет необходимо.
Глаза Стритхэма – близко посаженные, с вялыми мешочками цвета рыбьего брюха – снова сузились, внимательно изучая Эшера. Сегодняшним утром Джеймсу пришлось бриться и умываться в одном из общественных туалетов на вокзале Гар дю Нор – сразу после отправления телеграммы, – и он сознавал, что больше похож на клерка, лишившегося работы и крова, чем на оксфордского преподавателя.
Руководитель парижского отделения снова хотел что-то сказать, но Эшер не дал ему и рта раскрыть:
– Если надо, я дам телеграмму полковнику Глейчену в Уайтхолл. Это шанс, который мы не имеем права упускать. Я потратил последние деньги, чтобы прибыть сюда и предупредить вас. С более серьезной опасностью ни я, ни Департамент еще не сталкивались. Поймите наконец: я бы не сделал этого, если бы думал, что Эрнчестер не более чем опытный гипнотизер. У нас просто нет выбора. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы он начал работать на австрийскую разведку. Все, что начинается в Вене, заканчивается в Берлине. Вы это знаете. И Глейчен это тоже знает.
При упоминании главы отдела МО-2/Д лицо Стритхэма медленно стало краснеть. Он шумно вздохнул:
– Я доложу об этом на днях, а пока могу приставить к нему только Крамера из отдела информации. Вы удовлетворены?
Эшер напряг память, но ничего из нее не выудил.
– Вы с ним не встречались, – раздраженно сказал Стритхэм. – Он пришел позже. Но работник хороший.
– В какой области?
– Информация.
– Вы имеете в виду, стрижет газеты? – Эшер встал, взял шляпу.
За высокими окнами снова начинался дождь. Мысль о пешей прогулке к банку Барклая, что на бульваре Османн, вызвала у него такое чувство, будто в груди болезненно, со скрипом проворачивались ржавые шестерни…
– Сегодня каждый сотрудник вынужден освоить несколько специальностей. – Стритхэм теперь даже и не скрывал неприязни. – Мне очень жаль, но бюджет наш таков, что даже не позволяет устроить вас на ночлег и оплатить дорожные расходы. Я, конечно, могу предложить вам койку в одном из кабинетов…
– Благодарю вас, – сказал Эшер. – Я как раз направляюсь в банк…
«Этот Крамер наверняка только и умеет, что вырезать статьи из газет», – думал он.
– Тогда не смею задерживать.
«А ведь было время, – думал Эшер, спускаясь по мелким ступеням из песчаника, – когда я любил Париж…»
Впрочем, он любил его и сейчас. На фоне набухшего дождем неба и зданий пепельных оттенков бледно-золотистые стволы сбросивших листву каштанов казались особенно яркими. На окнах за железными решетками балконов – жалюзи; красные и синие тенты магазинов напоминали распустившиеся цветы. Движение на бульваре было оживленным: мерцающие от влаги кожаные крыши фиакров, ярко окрашенные электрические трамваи, крики «Посторонись!», элегантные ландо, лошади, выдыхающие пар на влажном холоде, как драконы, мужчины и женщины в дневной одежде оттенков баклажана и влажного камня.
«Все-таки волшебный город», – подумал Эшер. Даже в бытность его сотрудником Департамента, когда пришлось вплотную познакомиться со здешним жульем: головорезами, взломщиками, фальшивомонетчиками, скупщиками краденого, – Эшер все равно считал Париж волшебным городом.